— Вот и командный пункт, — сказал Уилсон и затормозил у самого большого из домов.
Во дворе стоял Эгет, смеясь и болтая с людьми, которых Прентис прежде не знал. Эгет ничуть не изменился, разве что был сейчас чистым, выбритым и как будто слегка потолстел. На плечах постиранной и мятой полевой куртки поблескивали капитанские нашивки, а на груди слева красовалась криво приколотая драгоценная ленточка «Бронзовой звезды».
Подойдя к нему, Прентис засомневался, должен ли он отдать честь; потом, боясь, что это будет выглядеть глупо, решил не делать этого.
— Извините, сэр. Я просто хочу доложить, что вернулся из госпиталя. Меня зовут Прентис, вряд ли вы помн…
В глазах Эгета медленно разгорелась искорка узнавания.
— А, да-да, ты тот парень, у которого пропал голос, верно?
Он даже не протянул руки для пожатия — плохой знак? — но его голос и обращение были вежливыми, и Прентис приободрился.
— Что ж, отлично, — продолжал Эгет. — Мы тут в последнее время малость расслабились в этом затишье, но, думаю, очень скоро опять все начнется…
Слушая его, Прентис как будто заметил краем глаза фигуру слоняющегося Логана и сосредоточил все свое внимание на лице Эгета, чтобы показать Логану, что не слышит, если тот вдруг окликнет его. Потом все-таки решил оглянуться, но Логан, или кто это был, исчез.
— Так, дай-ка подумать. — Капитан потер красную шею. — Вряд ли мы сможем назначить тебя снова вестовым. Свой взвод найдешь в третьем доме по дороге; спросишь лейтенанта Коверли. Только сперва зайди сюда и отметься у старшины, чтобы он внес тебя в суточную ведомость.
— Есть, сэр. Благодарю вас.
И, поворачиваясь, чтобы идти, снова засомневался, должен ли отдать честь, но было уже поздно. На КП не было знакомых лиц — даже самого старшину, толстого, наполовину лысого, с тупой рожей, он едва мог припомнить, а тот его не помнил совсем.
— Как пишется? — спросил он, когда Прентис назвал фамилию, и пришлось несколько раз писать ему по буквам, пока, сгорбившись над бумагами, тот выводил за ним, медленно и осторожно, сжимая в толстых пальцах карандаш, словно это был скальпель.
— Дизентерия, что ли?
— Нет. Пневмония.
— А это как пишется?
Знакомых лиц не встретилось и по дороге во второй взвод. Там у дверей торчал праздный народ, некоторые в цилиндрах; все уставились на Прентиса, загораживая ему дорогу. Большинство выглядели не старше его.
— Лейтенант Коверли здесь?
— В доме. На кухне.
Двое парней расступились, пропуская его. В передней, в коридоре и в затененной гостиной тоже слонялись незнакомые солдаты, с любопытством озиравшиеся на него. На пороге кухни его ослепили бившие в окно косые лучи предвечернего солнца: он вынужден был остановиться, щурясь и заслоняя глаза, пока не разглядел четверых людей, сидевших за блестящим кухонным столом и пивших кофе из фарфоровых чашек в цветочек. Все повернули к нему головы.
Тот, кто казался старшим, был одет в легкую, старого фасона полевую куртку на молнии и без знаков различия. Мощный, с бычьей шеей и близко посаженными маленькими глазками на свирепом лице; Прентис собрался было уже обратиться к нему, когда увидел у сидящего рядом человека, узкоплечего и куда менее внушительного, лейтенантские нашивки.
— Лейтенант Коверли?
— Он самый. Что вам нужно?
И Прентису вновь пришлось пройти процедуру установления личности.
— Ну что ж. Добро пожаловать на борт. — Лейтенант встал, оказавшись не только худым, но и небольшого росточка. У него была маленькая изящная голова со светлыми волосами и южный выговор. Влажная ладонь, ногти на пальцах обкусаны до мяса. — Знакомы с сержантом Лумисом? Сержантом нашего взвода?
Мощный сержант тоже встал и сдавил Прентису руку в пожатии.
— Что-то не припоминаю тебя, — сказал он низким, впечатляющим баритоном. — Был раньше в нашем взводе?
— Всего несколько дней. Еще в Кольмаре, при сержанте Брюэре. Только, понимаете, тогда я был вестовым.
— Точно? Я бы сказал, что вестовым у нас все время был Макканн. Ты, верно, был среди тех, кто присоединился к нам в том поезде, в Бельгии. Прав я?
— Правы. И был вестовым до Орбура. Точнее, пока мы не заняли Орбур.
— А что потом? Был ранен?
— Нет, за… заболел пневмонией.
Он сам не понял, почему запнулся. Что постыдного в том, чтобы заболеть пневмонией? Может, побоялся, что Лумис, как до этого Уилсон, примет его за того слюнтяя, заболевшего на фабрике?
— Ясно. А это, — Лумис кивнул на двух других, сидевших за столом, — Кляйн… то есть Джо Кляйн, радист, и Тед Банковски, санитар.
Невозможно было найти более непохожих людей, чем эти двое. Смуглое лицо Кляйна походило на крысиную мордочку и производило впечатление грязного, с его черной ниточкой усов среди трех- или четырехдневной щетины и желтой улыбкой. По сравнению с ним Тед, санитар, просто поражал: чистый, белокурый, лучащийся здоровьем, — прямо-таки отличник-бойскаут или президент польско-американского молодежного клуба. А самое замечательное, что сейчас, когда он протянул сильную и красивую руку, в его глазах появилось узнавание.
— Да-да, — сказал он. — Кажется, я припоминаю. У тебя еще был ларингит или что-то в этом роде?
— Верно, был.
— Куда мы его определим? — спросил лейтенант Лумиса. — В каком отделении больше всего не хватает людей?
— Черт, да везде не хватает. Но, думаю, больше всего у Финна. Хорошо, Прентис, пойдешь в первое отделение. Кляйн, смотай за Финном.
— Есть.
Радист с привычной миной недовольства торопливо обежал стол и выскочил в заднюю дверь. Прентису ничего не оставалось, как стоять и ждать — никто не предложил ему сесть, — а остальные сели за стол и возобновили прерванный разговор.
Прошло немного времени, и дверь опять распахнулась. Разговор затих. Вернулся Кляйн и с ним худой человек с впалой грудью и в соломенном канотье, какие были гордостью прирейнских щеголей в начале 1900-х годов.
— Финн, у нас для тебя есть новый человек, — объявил Лумис, — так что можешь прекратить свои жалобы. Прентис, это сержант Финн, командир твоего отделения.
Пожимая ему руку, сержант Финн не улыбнулся, и улыбнувшийся Прентис почувствовал себя глупо; тут же он разглядел, что сержант Финн был удивительно молод — лет девятнадцать, максимум двадцать. Но его худое, невзрачное лицо было самоуверенным, и по косому взгляду, брошенному на него Финном, Прентис понял, что тот оценивает его. Он облизнул губы, потупил глаза, как девушка, и в виде самозащиты принялся тайком разглядывать Финна, ища изъяны в сержантском превосходстве. Во-первых, он был таким же тощим, как сам Прентис, но при этом не вышел ростом. И антикварное канотье было не единственной нелепой деталью его наряда: зеленые командирские штаны, больше на несколько размеров, поддерживались обычными цивильными подтяжками в голубую полоску, надетыми поверх узкого грязного солдатского свитера. Если просто судить по тому, как он одет, по его сутулой спине и впалой груди, легко предположить, что он шут, предмет всеобщих насмешек, которого, конечно, никто не боится. Но опять-таки оставалось его спокойное лицо и холодный, оценивающий взгляд.
