На улице у шатра запекали баранину и козлятину, решетка была огромная, все было отлично организовано и оборудовано. Когда я попросила вывести меня из шатра, охранник вышел за мной следом. Ночь была чудесна. Высоко наверху в небе сияли звезды, дул слабый ветерок, а каменная глыба поблизости придавала пейзажу таинственность. Из шатра доносилась музыка, грузовиков больше не было. Осталась только ночь, бездонная ночь. Я смотрела на небо и думала о себе, о Белграде. Я представляла, как отрываюсь от земли и исчезаю, улетаю отсюда со скоростью света, а приземляюсь где-нибудь возле Калемегдана, на Авале, целую папу и маму, Чеду… Я была готова весь Белград исцеловать, только бы вернуться туда. Мои раздумья прервал охранник. Пора было возвращаться. Хозяин переместился со своими гостями в свой шатер, а какие-то девушки составили компанию оставшимся американцам, но в этой компании были и охранники, следящие, как бы не произошло чего-нибудь непредвиденного.
Кажется, когда мы собрались возвращаться во дворец, уже светало. Мы все заснули, как только сели в автобус, и проснулись, когда подъехали к гарему. Я пропустила обед и спала почти до вечера. Встала, приняла душ, немного послушала музыку, повалялась в кровати, а потом позвала охранника и попросила его проводить меня на ужин в сад.
Когда я возвращалась после ужина, на который подавали, кажется, морепродукты, мне почудился запах моря. Я думала о Черногорском побережье, убеждала себя, что однажды опять попаду в Будву или Петровац, и тогда у меня в голове стали прокручиваться воспоминания об одном летнем отпуске в Греции. Я обещала себе, что поеду туда, но прежде нужно выбраться отсюда. С такими мыслями я подошла к тому большому холлу, где стоял телефон, откуда я дозвонилась в Белград. И когда я собиралась повернуть в коридор, ведущий к моей комнате, охранник остановил меня, показывая пальцем на человека, идущего к нам наперерез слева, из той части здания, которая была почти не видна за большими колоннами и огромным фонтаном.
Это был австриец, который в свое время заходил ко мне в комнату, чтобы дать указания о том, как себя вести и что меня ждет, когда я выйду отсюда через четыре года. Он не забыл, как меня зовут, и с улыбкой попросил присесть на пару минут.
– Уважаемая госпожа, – начал он, – у меня для вас хорошие новости. Наш человек был в Белграде и разговаривал с людьми, которые работают там на хозяина. Они были у вас на квартире, конечно под видом торговых агентов, и видели, что с вашей семьей все в порядке. У отца была какая-то проблема с сердцем, это мы проверили, но сейчас у него все хорошо. Мы прояснили ситуацию и узнали, что ваши родные думают, что вы где-то в Америке, вышли замуж, но предполагают, что ваш муж-иностранец не разрешает вам звонить им. Они все еще надеются, что вы позвоните или приедете домой. Мы с вами тоже в этом убеждены, не правда ли?.. Главное для вас – вести себя хорошо, исполнять правила, установленные для вас в этом месте, и тогда все будет в порядке, – закончил австриец.
Когда я спросила о брате, австриец ответил, что у него все хорошо, он открыл какой-то бутик в Новом Белграде. Он попал в аварию, разбил машину, но сам не пострадал.
На следующий день я опять проводила время у бассейна с немкой. «У меня для тебя кое-что есть», – сказала она и передала несколько пальчиковых батареек для моего транзистора «Сони». Когда я спросила, откуда они у нее, она улыбнулась. Больше я ни о чем ее не расспрашивала, но мне показалось, что Эльке удалось что-то замутить, пока мы были в пустыне. Наверное, она что-то выудила у американца. Эту девушку не покидало намерение что-то предпринять. Я едва дождалась возвращения в комнату. В эту ночь я опять слушала «Радио Белград» и плакала, конечно. Я помню, как целовала этот маленький транзистор. Батарейки, переданные мне Эльке, работали дольше, чем я ожидала, и это скрасило мои будни. Но однажды ночью, когда на «Радио Белград» играла музыка и я ждала новости, я услышала звонок в дверь. Я застыла от страха. Если они слышали транзистор в то время, когда там звучала речь, я могла себе представить, что меня ждет. Дрожа от страха, я подошла к дверям.
Звонок в дверь прозвучал еще раз. Тогда я вдруг вспомнила, что оставила транзистор на кровати, вернулась и быстро засунула его под матрас. Звонок повторился еще два раза, пока я шла к двери. Я со страхом повернула замок. В дверях стоял мой охранник. Он позвал меня за собой и сказал, что подождет, пока я оденусь.
Я медленно пошла по коридору к центральному холлу. По моему ощущению было около двух часов ночи. Охранник молчал, а я ломала голову, пытаясь понять, в чем дело, зачем я им потребовалась в такое время суток. Мы прошли по большому коридору в приемный покой, повернули направо и вскоре оказались перед тем самым офисом, в котором я в первый раз после Белграда встретилась с Хафезом.
Мой охранник постучал, и мы вошли. Внутри сидели Хафез и еще один пожилой человек, которого я видела только мельком в центральном холле. На столе было несколько телефонов, этот человек выглядел сосредоточенно и сердито. Мне предложили сесть, от напитков я отказалась. Тогда Хафез перешел к делу. Он начал расспрашивать меня о поездке в Москву: что мы с Эльке делали, о чем разговаривали, посещал ли нас кто-то и т. д.
Первым, о ком я подумала, был тот серб из Белграда. Представьте себе, мне пришло в голову, что он о чем-то догадался и предпринял какие-то действия, чтобы спасти меня из гарема! А потом я вспомнила, что мы обменялись с ним лишь парой слов, и то через переводчика, что я в основном молчала, да и возможность его вмешательства равна нулю. По крайней мере, вмешательства в мою ситуацию. Все мои дилеммы сразу были забыты. Расспросы были большей частью теперь о немке Эльке. Понятно: они выяснили, что она дала русскому эту записочку – видимо, русский что-то предпринял.
Я делала вид, что ничего не знаю. Хафез и тот человек спрашивали меня теперь о том, что делала Эльке в комнате, общалась ли с кем-то, был ли у нее мобильный телефон, когда мы находились в Москве, писала ли она какие-то письма… С самого начала допроса я вела себя так, как будто не понимаю, в чем дело, наивно отвечала на вопросы, защищая Эльке, насколько было возможно, а по сути мне нечего было сказать. О главном эпизоде, о записке, я узнала от Эльке уже позже. Я не видела ни как она ее писала, ни как клала ее в карман русскому.
После возвращения в свою комнату я заперла дверь и тихонько вышла на балкон, даже не вышла, а выглянула на улицу: мне казалось, что там что-то происходит. Было полнолуние, и было довольно светло. Я почти сразу поняла, что во дворце какая-то внештатная ситуация. Большие прожекторы, окружавшие здание, были включены, вместе с так называемым малым освещением. Эта стена, отделяющая дворец от остального мира, находилась в ста метрах от моего окна, но она была сейчас видна как на ладони, освещенная мощными прожекторами.
В эту ночь я почти не спала. Меня разбудила чья-то речь, доносившаяся с улицы. Это были охранники, они стояли вчетвером под моим балконом. Я не могла дождаться того момента, когда можно будет выйти к бассейну, в надежде узнать больше от других девушек об Эльке и о событиях, происходящих во дворце, но скрываемых от меня. Однако после обеда ко мне вошел охранник и сообщил, что сегодня мне запрещено выходить из номера. Я знала, спрашивать о причине нельзя. В гареме правила и распоряжения нужно было выполнять без вопросов и сопротивления, но, уходя, охранник обернулся и, наверное, чтобы меня утешить, сказал, что другие девушки тоже не выйдут купаться. Меня это не особенно развеселило: было понятно, что ситуация очень серьезная. Я перебирала в уме возможные варианты развития событий. Потребовала ли немецкая полиция у Объединенных Арабских Эмиратов выдачи Эльке? Может быть, ее родители приехали за ней? Что, если хозяин избавится от молодой немки, чтобы скрыть следы, не позволит войти во дворец? Кроме того, у кого здесь есть право входить на частную территорию, особенно в дом баснословно богатого человека?
