– Мы договорились, что он вернется с готовыми фотографиями через два часа, – сказал Сафет, обращаясь скорее к себе, чем ко мне.
Я не хотела ему говорить о том, как вел себя тот тип. Зато я не скрыла от Сафета, что боюсь, как бы этот фотограф не пошел прямиком в полицию, чтобы донести на девушку-иностранку, которая снимается для загранпаспорта. Это бы еще больше осложнило мне жизнь! Но Сафет только махнул рукой, добавив, что за эти фотографии тот тип получил от него больше, чем за два месяца работы.
– Не бойся, я не заплачу ему, пока не увижу фотографии. Он придет за деньгами. Да и после этого не нужно опасаться. Он трус, и если я ему пригрожу по-настоящему, то он даже себе не признается, где был и что делал, а уж полиции – тем более.
Так успокаивал меня Сафет.
И правда, через час-полтора тот человек появился с фотографиями. Они оказались лучше, чем я ожидала. Их было около десяти. Сафет выбрал шесть, расплатился, фотограф быстро ушел. После обеда Сафет тоже ушел, обещая вернуться с паспортом сегодня вечером или завтра утром.
– Сафет, могу ли я вас о чем-то попросить? – спросила я ему вслед.
– Конечно. О чем?
– Я хочу опять позвонить родителям, если можно.
– О чем речь! Извини, совсем забыл об этом. Можно было бы сейчас, но я очень спешу. Мне нужно закончить несколько важных дел в городе. Завтра или сегодня вечером обязательно позвоним. Телефон у меня всегда с собой, так что не беспокойся.
С этими словами он вышел. Вечером я ждала прихода Сафета с большим нетерпением. Думала о своем будущем разговоре с родителями, о том, что бы я спросила их, о чем бы мы говорили. Но Сафет не пришел, и я немного обеспокоилась. Хазиля, похоже, поняла мое состояние и все время повторяла «о’кей, о’кей». Это было единственное слово, которое она знала по-английски.
В ту ночь я спала долго и спокойно. Мне снилось, как будто я на берегу моря, а небо выглядит так, как перед грозой. Пляж широкий и пустой, я хочу войти в воду, но мне, как ни странно, это никак не удается. Что-то все время мешало: то сильный прибой, волны, то какие-то голоса за спиной. Наконец я села на берегу и просто стала смотреть на море. Вдали показался корабль, который приближался, а потом опять оказывался вдали. В один из моментов, когда он был близко, я проснулась. Я бы очень хотела, чтобы кто-нибудь растолковал мне значение этого сна. Он так врезался мне в память, что его образы я могу себе представить в мельчайших подробностях и сейчас.
Сафет пришел на следующий день около одиннадцати. Он знал, что я жду его с нетерпением, и, как только сел, сразу достал мобильный телефон. Как и в первый раз, он набрал международные коды, а потом передал мне трубку, чтобы я набрала свой белградский номер. Руки у меня дрожали от волнения. Наконец послышались гудки. После пятого или шестого гудка взяли трубку.
– Алло, – услышала я голос матери на другом конце провода.
– Мама, это я, ты меня слышишь?
– Дорогая моя, это ты! Слава богу, ты позвонила! Откуда ты звонишь? Позвать папу? Он внизу возле дома. Когда ты будешь в Белграде? – Посыпались на меня вопросы один за другим.
– Мама, мама, я только хочу сказать, что у меня все хорошо. Не зови папу, передай от меня привет, я опять позвоню через несколько дней. Вы здоровы?
– Да, здоровы, солнышко мое. Молимся Богу, чтобы тебя поскорее увидеть. Мы уж думали, ты никогда больше не позвонишь! Четыре года прошло. Мы уже о чем только не думали, все перебрали, я всегда… – И мама заплакала.
Я кое-как успокоила ее обещанием, что мы очень скоро увидимся. Вот доделаю еще кое-какие дела – и сразу в Белград. На прощание я передала приветы папе, Чеде и всем, кто обо мне спрашивает.
– Я всем рассказала, что ты звонила, они поверить не могли, кто-то и до сих пор не верит. Думают, что я спятила, что это все мое воспаленное воображение, – говорила она сквозь слезы.
– Давай сейчас закончим разговор. Я очень вас люблю, жду, когда смогу обнять и поцеловать. Поцелуй за меня папу! До следующего разговора, пока, – сказала я.
В ответ прозвучало:
– Хорошо, доченька.
Я опять заплакала, и Сафет ждал, пока я успокоюсь. Хазиля принесла кофе и рахат-лукум. День сразу показался мне прекрасным и солнечным, и еще больше я обрадовалась, увидев положенный Сафетом на стол паспорт. Это был английский паспорт. По нему меня звали Маргарита Хопкинс. Я широко улыбнулась.
– Значит, теперь я больше не шведка? – спросила я у Сафета.
– Больше нет, а что тебе мешает стать англичанкой, они тебе все же ближе, чем шведы, – отозвался он с улыбкой.
Я проснулась около девяти. Было солнечное утро, я чувствовала себя прекрасно. Теперь, после того как я поселилась в доме на окраине Стамбула, окруженная заботой Сафета, откуда собиралась отправиться в Сербию, я почувствовала, сколь разительно все изменилось. Мне удалось оставить позади образ рабыни, который я носила последние несколько лет, забыть о безнадежности той ситуации. Да, я не могла выходить из дома, но я понимала, что обо мне заботятся люди, которые полны дружелюбия и понимания, что рядом со мной мои друзья.
После завтрака я какое-то время сидела за столом, пока Хазиля убиралась в комнате. По радио передавали инструментальную музыку. Я все больше думала о Белграде. Вернее, он постоянно был у меня в мыслях, у меня в голове проносились образы родителей, брата Чеды, друзей, соседей – я ужасно соскучилась.
Мой взгляд упал на телевизор, который стоял в углу. Я не помню, когда смотрела ТВ последний раз. Я спросила Хазилю, надеясь, что она поймет меня, работает ли телевизор. Она только пожала плечами, но по моему жесту поняла, что я имею в виду, и начала подключать провода. Наконец появился звук, а затем и изображение. Хазиля принесла пульт, и я стала переключать каналы. Телевизор транслировал кабельные каналы, и я остановилась на какой-то музыкальной программе. Когда мне это надоело, я начала искать что-то другое и наконец нашла, что искала, – новостной канал. На весь экран показали карту Югославии, точнее, бывшей Югославии – с новыми государствами, когда-то республиками единой страны. Я буквально вся ушла в слух. Диктор сообщал о каких-то переговорах, санкциях, мирном урегулировании. Я только поняла, что речь идет о конфликте на территории, которую я покинула четыре года тому назад. Новости скоро закончились, вернее, перешли к другим мировым событиям, и я пошла на второй этаж в свою комнату.
В тот же день вечером нас навестили Сафет и Эсад. Мы поужинали вместе, а потом Сафет открыл бутылку красного вина. Мы выпили за мое благополучное возвращение и воссоединение с родными. Словом, вели себя так, как будто я уже на следующий день отправлялась в путь. Эсад поднял тост. Он встал и произнес долгую речь о том, как он дорожит дружбой с Сафетом, какой это золотой человек, о том, что я напомнила Сафету о его родине, и так далее. Потом он положил на стол какой-то нарядно упакованный сверток и сказал:
