О, святая наивность!
— Не век же мне в подвале сидеть, — деловито объяснила я,
собственными руками пытаясь вытащить из багажника свои же ноги — по-другому не
получалось.
— Как вы там не задохнулись? — поразился американец.
Сочувствие появилось на его красивом лице. Это было приятно.
— Задохнулась? — закричала я. — Да меня же продуло! Это
решето какое-то, а не багажник, черт его побери! Теперь шею повернуть не сумею
от этих дьявольских сквозняков. Помогите мне лучше выйти и распрямиться, —
приказала я. — Ноги уже не слушаются меня, да и руки тоже.
Намученный «Жигулем» американец обрадовался мне несказанно,
как ребенка взял на руки, бережно достал из багажника, осторожно поставил на
дорогу и сообщил:
— Безрассудно было ехать на этой машине одному. Я плохо с
ней справляюсь.
— Сами виноваты — не послушались меня, — укорила я, садясь
за руль и внутренне возмущаясь: «Агент говенный. И чему только учат их там, в
ЦРУ? Даже с русской тачкой справиться не может.»
Американец мой, увидев, что водительские тяготы я взяла на
себя, подпрыгнул от радости, и в один момент занял пассажирское сидение, при
этом он добросовестно поднял ноги вверх, собираясь, следуя указанию Маруси,
держать их навесу. Умиленная такой дисциплиной, я воскликнула:
— Да нет, не до такой же степени это опасно. И долго не
выдержите вы так. Опустить ноги можно, только не на пол, лучше упритесь в
стенку под бардачком.
— В стенку под чем? — опешил американец.
— В вашем мире это называется отделением для перчаток, —
пояснила я.
Он сразу понял и последовал моему совету, после чего,
демонстрируя предельную уверенность, я выполнила весь необходимый ритуал:
ласково повернула ключ в замке зажигания, резко выжала педаль сцепления и
принялась нежными легкими движениями, призванными унять перекошенный диск
сцепления, отпускать педаль. Правая рука в это время совершала немыслимые
манипуляции с подсосом. Мотор послушно взревел и я, бодро хватив кулаком по
рулю, показала левый поворот.
«Жигуль» довольно плавно тронулся с места, я же победно
взглянула на американца. Глаза его отразили сложнейшую игру противоречивых
чувств: недоверие, помноженное на изумление и любопытство, замешанное на
восхищении, изрядно сдобренном уважением.
Почуяв знакомую и верную руку, старая кляча с громкий ревом
понеслась по дороге. Слегка повиливая из стороны в сторону, она бодро
принялась, говоря языком поэта, «наматывать мили на кардан», подвесной
подшипник которого, доживая последние дни, бодро потрескивал..
Я решила брать бразды правления наших взаимоотношений в свои
руки и приказала:
— Выкладывайте, что собираетесь предпринимать. Надо
скоординировать наши действия.
— Собираюсь проникнуть в подвал и послушать, что будут
говорить те люди, которые сбросили меня с моста, — послушно отчитался
американец.
— Они что же, в подвале собираются?
— Нет, они в помещении наверху, а в подвале все слышно.
Я подозрительно вгляделась в него и с большим сомнением
спросила:
— А вы откуда про тот подвал знаете?
— Я сидел в нем, после того, как меня в аэропорту схватили.
Был и в подвале, и наверху. Сначала меня в подвале подержали, а потом вывели
наверх и долго вопросы задавали…
— Били что ли? — взволновалась я.
— Нет, не били, — успокоил американец. — Спрашивали кто я и
приехал зачем. Я им рассказал, и они меня отпустили.
— А как же вы в пижаме на мосту оказались?
— Это уже во второй раз когда они меня схватили. Это уже
ночью. Я молился…
«Бог ты мой! Опять он за свое! Нет, видно он все же не агент
ЦРУ. Уж слишком набожен.»
Я снова внимательно посмотрела на него и спросила:
— Что, вы и в самом деле богомольный такой? Заняться вам что
ли нечем?
Прочитав в ответном взгляде лишь сочувствие, я устыдилась и
сочла не лишним пояснить:
— Нет, я тоже в Бога верю и даже «Отче наш» пытаюсь
вспоминать иногда.
— Вы знали наизусть «Отче наш»? — с уважением спросил
американец.
— Да нет, ну что вы, столько мне не запомнить, я же не поп,
но первую фразу частенько вспоминаю — такая непростая у меня жизнь.
Он с пониманием кивнул и сказал:
— Это потому, что вы всецело отдались майе и в бога не
верите.
Мне стало обидно:
— Почему это я в бога не верю?
— Потому что черта слишком часто вспоминаете.
Я увидела серьезную прореху в его логике и рассмеялась:
— Как же я в Бога не верю, если черта вспоминаю? Тот кто
верит в черта, самопроизвольно и в Бога верит, ведь это все из одного
источника, я имею ввиду религиозную литературу.
— Часто поминать и верить — не одно и то же, — заметил
американец, а я вновь рассердилась.
«Как ему удается впутывать меня в никчемные разговоры? — с
раздражением подумала я. — Будто нет у нас более важного дела, чем рассуждения
о Боге. Лучше бы о братве рассуждал, все больше пользы.»
— Вы мне скажите лучше, что это за народ? — спросила я. —
Чем «братаны» эти занимаются и почему в городе том ошиваются? Они что, живут
там?
— Этого не знаю, а занимаются только тем, что бухают, в
карты играют и разговаривают. Я вас хотел просить: мы уже вот-вот приедем, уже
темнеет, вы в машине остаться должны, а я пойду.
Естественно, я запротестовала:
— Как это я в машине остаться должна? В своем ли вы уме? Вы,
значит, будете там подслушивать, а я в машине сидеть?
— Я вам все потом расскажу, — заверил американец.
Честное слово, мне стало смешно.
— Да неужели вы думаете, что я доверю вам такое
ответственное дело? — возмутилась я. — Вы и русских-то слов половину не знаете.
— Я хорошо знаю ваш язык, — обиделся он.
— Ага, знаете. Марусю переспрашивали что такое «долбануть»?
— Переспрашивал, — согласился мой честный американец.
— А у них, у «братанов», через слово ненормативная лексика.
Я сама к истине через их словеса как сквозь дебри продираюсь, спасибо тому, что
ассоциативное мышление развито. Нет, ну куда это годится, брякнуть такое:
расскажет он мне! И что вы мне будете рассказывать? Ха! Ха-ха-ха! Про лоха,
атас и макинтош деревянный? Вы хоть что-то поняли из того, что я только что
сказала?
