— Ренат, — начал я тотчас созревшую провокацию, — а праздник-то продолжается. Но некие злые силы вычеркнули тебя из ближнего круга друзей именинника. И с этим надо бороться!
Обиженный верностью моих предположений, Амиров тотчас предложил мне заглушить его горе в каком-нибудь шинке. Однако я продолжил предательскую акцию.
— Добро должно быть с кулаками. Давай сожмем твою обиду в мой кулак и пойдем вместе к шефу для выяснения отношений!
— Да ты с ума сошел! Выкинет, как щенков, из дома с непредсказуемыми последствиями!
— Кто не рискует, тот не пьет кизлярского! — намекнул я на любимый коньяк Рената.
— Ладно, — согласился с финалом предстоящего похода на Варшаву бывший отчаянный комсомольский вожак. — Только ты идешь первым!
Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Через пять минут мы, с дистанцией в лестничный пролет, поднялись к волшебной двери. Ее без замешательств открыла шефиня и расплылась в улыбке непредвиденного удовольствия — она была не только красавица, но и умница.
— Володенька, дорогой, заходи, Владимир Николаевич будет доволен, ты же у нас никогда не бывал, правда?
— Я не один, Надежда Петровна, а с мальчиком, он стеснительный и ждет отдельного приглашения внизу, на лестничной площадке.
— Ренатик, солнышко, — заглядывая вниз, проворковала шефиня, радостно прочувствовав надвигающийся скандал, — проходи, дорогой, долгожданненький!
Гуськом мы прошли в идеально чистую квартиру, где, для основательности, я, а потом и Ренат сняли в прихожей обувь, и под музыку Вивальди-Вивальди-Вивальди, доносящуюся из зала, один за другим в носках продефилировали на тайную вечерю.
— Незваный гость хуже Рената Шакировича! — под гробовое молчание апостолов произнес я заготовленное в подъезде вступительное слово.
Тут тишина стала еще гробовей, так как замолкла пластинка. Я подошел к проигрывателю, рядом с которым лежала следующая музыкальная заготовка — Гайдн в красочной обложке, — быстро оценил напряжение и, взяв в руки диск, начал с умным видом вслух зачитывать крупными буквами написанную на обложке шпаргалку:
— О, Франц Йозеф Гайдн! Олимп классической венской школы! Предтеча Моцарта и Бетховена, доведший до совершенства и симфонию, и квартет, и сонату. Сто четыре симфонии! Восемьдесят три квартета! Пятьдесят две чудесных сонаты! Это нам всем о чем-то говорит? Предлагаю начать сегодняшнее прослушивание со знаменитой симфонии… «Прощальная»!
«Похоже, я в кон попал с апофеозом, не врут обложки и календари», — горько спрогнозировал я в уме ход дальнейших событий.
Эрудированные только в области физики адепты открыли рты от моих специальных познаний шире, чем от моей наглости, даже Ренатик разомкнул одеревенелые губы. Шеф набычился, и я понял ошибку в начальных условиях уравнения, за решение которого по молодости и дури взялся, — клиент был трезв более, чем пьян!
Тут в залу мелкими шажками шоколадницы вплывает шефиня Надюша с расписным подносом, заставленным чашечками мейсенского фарфора, и принимает посильное участие в комедии:
— А вот и чай, дорогие гости! Володенька, вы с чем предпочитаете — с лимоном или с вареньем?
— С коньяком кизлярским, если можно! — подсказывая Ренату неминуемо близкий финал, вежливо говорю я.
И тут сказал Учитель:
— Все! Ренат остается, а мы со старшим инженером на минутку уединимся!
В прихожей шеф лично вручил мне в руки грязные туфли, открыл входную (выходную!) дверь и, настойчиво выталкивая искателя приключений наружу в одних носках, промычал:
— Если я эту твою цыганочку с выходом, паче чаянья, за делами не забуду, завтра же тебя уволю как пить дать!
Через пять минут к лавочке в темном дворе, где в ожидании финала ждал я незадачливого компаньона, выкатился с ботинками в руках взъерошенный Ренат.
— Ну, что? — с несбыточной надеждой спросил я.
— Шеф меня уволил!
— А дальше?
— А дальше сказал: «Ну что, Ренат, не выпить ли нам на посошок?» И хлопнул стакан водки!
Я понял, что мое научное и Ренатово административное будущее небезнадежно — шеф прямой дорогой пошел в спасительный запой!
СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО
Каждый советский человек мог и умел быть свободным. Особенно в отпуске. А если ты его проводишь на московском международном кинофестивале, естественное чувство внутренней свободы неестественно обостряется сладкими картинками внешней. Сидишь в темном зале и, пока не включат свет, упиваешься борьбой за права человека на широком экране и другими гуманитарными ценностями от ретроспективного Феллини до перспективного Формана. С буфетом.
А потом спускаешься с Пушки по Пешке в Елисеевский гастроном для покупки какого-нибудь экзотического напитка с Острова свободы. Рома «Гавана клаб», к примеру. И здесь же, не отходя от прилавка, встречаешь Мишку Пахтера — заядлого картежника и шахматиста на деньги, моего старшего одношкольника, с которым не виделись сто лет, и помнишь о нем только то, что жили в одном доме и у мамы его было необычайно красивое имя, ни до нее, ни после мне не встречавшееся: Чара!
(Хотя вру: был потом такой банк элитный «Чара», нахлобучивший на зеленые миллионы всю московскую попсовую тусовку, а в рублевом эквиваленте и их покровителей — ментов и прокуроров.)
Мишка уже давно бездельничает в каком-то союзном министерстве, тяжело похмелен с ясными целями, мне и моей покупке рад искренне.
— Вовка, пойдем в Москву, там наши, саратовские, опохмеляются!
— Мишка, да мы уже в первопрестольной — здравствуй, столица, здравствуй, Москва!
— В гостиницу «Москва», бурлак на Волге! На шестой этаж номер люкс.
Пришли. Дверь не заперта. В холле за журнальным столиком, босые ноги на нем, рыжий Эмиль Гойзикер пьет двойное золотое пиво из витой бутылки. В ванной при открытой двери плещется с ныряньем и бульканьем «пан спортсмен» Валерка Давыдов. Все свои.
Огневолосый Емеля, староста черновицкого землячества в саратовском мединституте, мелкий шулер и крупный аферист — еще не евроэмигрант на Брайтон-Бич. Валерий Николаевич — еще не лидер демократического движения, насмерть отравленный каким-то пойлом в расцвете электоральных сил конкурентами из другого демократического движения, а скромный председатель спортобщества «Буревестник», друг и аристотель Сашки и Лешки, беспутных дитятей первого секретаря обкома А. И. Шибаева. Между прочим, этому Герою Социалистической Туфты ополоумевшие от примирения и согласия потомки воздвигли кирпичное изваяние — точно посередине порушенной им улицы Миллионки — известной каждому речнику визитной карточки докоммунистической «столицы Нижнего Поволжья». Правда, это монументальное сооружение на песочной кладке неизвестные хулиганы за ночь разобрали и выкинули в реку. Но власть заблаговременно сохранила карандашный эскиз, и истукана за день-другой переложили.
