— Может, от египетского?
— Может быть, надо взглянуть в приказе… А сейчас побегу.
— На вот, возьми, передай диспетчеру гранат.
— Зачем ему гранат? Ему надо чаю сунуть полкило. Он чефирит. А письма он пишет о международном положении. По следам очередного политзанятия.
— Тогда передай ему «За рубежом» и «Новое время». Вот, есть еще брошюрка о фашистском Израиле.
— Это же на уйгурском языке.
— Правда? — удивился Невпрус. — А я и не заметил. Буквы те же. Ну да, «Фафистырдыр Израилие сионист». А я увидел «сионист» и купил. Странно, я же ее начинал читать и не понял, что она не по-русски, все так знакомо. Правда, атеист меня отвлекал…
— Я побежал. Собирайся, отец.
— Всегда готов! Сегодня трусы постираю — и летим.
* * *
Гоч обнял его с нежностью. Сказал с надрывом:
— Прощай, отец!
Марина сунула Невпрусу холодную ладошку, потом ткнулась ему в щеку носом.
— Мне будет вас не хватать, — сказала она.
— Питайтесь как следует, — сказал Невпрус. — Тут все-таки большая теплоотдача.
Он стоял на окраине кишлака, слушая, как они уходят прочь. Камешки сыпались у них из-под ног.
Вскрикнула курица в вышине, но даже не успела как следует закудахтать. Шум шагов тоже затих. Послышался хруст костей на зубах.
— Это ты, Гоч? — с отеческой тревогой спросил Невпрус.
— Нет. Это Марина… — Невпрусу показалось, что Гоч преодолевает тошноту. Он стоял неподвижно, прислушивался. — Ты вся перемазалась в крови… — сказал Гоч в отдалении. — Как можно? Мы ведь совсем недавно ужинали.
— Ты слышал, что отец сказал? — Марина отвечала невнятно с полным ртом. — И разве жизнь не есть борьба?
Невпрус отвернулся, побрел к шоссе. У последнего кишлачного дома он не выдержал, остановился. Все было тихо вокруг. Потом голос телевизионного диктора заговорил о проделках Рейгана. «Белый дом не унимается…» — равнодушно сказал диктор. Невпрус пошел дальше. Шум горной реки заглушил продолжение передачи. Два черных силуэта возникли на гребне горы и снова растаяли во мраке.
— Прощай, мой мальчик, — с чувством сказал Невпрус и вдруг побежал: на шоссе показались огни машины. Она шла в сторону райцентра.
Часть II
Возвращение блудного сына
Невпрус хотел забыть крестника, вытравить его из своего сердца, но ход событий мешал ему сделать это успешно. Два или три раза заходили из Союза и спрашивали, не знает ли он, когда Гоч вернется из отпуска.
— Не знаю, — сказал Невпрус грустно. — Может быть, никогда.
— Дурак будет, — сказала барышня из Союза. — Главный хочет его на книжную выставку послать во Францию, со стендом нерусской литературы.
— А меня он не хочет послать? — пошутил Невпрус.
Барышня не улыбнулась, и Невпрус со смирением признал, что шутка была неумная: сам он ведь даже никогда и не видел папашу, и уж тем более не пил с ним на брудершафт.
Однажды ночью к нему пожаловал какой-то каторжник. Прямо из мест заключения. Он сказал, что у ихнего друга-диспетчера дела неплохие, зачеты ему идут регулярно и теперь ему нужна еще тыща, чтоб окончательно откупиться от химии.
— Там на химии все проще, чем у здешних бобиков, — сказал хриплый гражданин, располагаясь на ночь под книжными полками, на бывшем Гочевом месте. — Там страху меньше, так что это дело стоит меньше. Тут пять тыщ в прокуратуру влопаешь, как в прорву, а там одной хватит, понял?
Невпрус и не старался понять все. Он понял только, что диспетчер облек его высоким доверием. Он должен был не мешкая пойти к Рыжему и попросить его незамедлительно выслать тыщу.
— Рыжий сам знает, он пошлет. А то мне, что ли, с тобой пойти, пером его пощекотать? — сказал хриплый. — Только надо вместе идти. Одному мне косопузый ваш не велел. Не доверяет. А за что, интересно, к тебе такое доверие?
Невпрус не знал за что. Он не подозревал даже, что пользуется доверием диспетчера.
— За ученость, наверно. А может, еще за глупость, — сказал хриплый человек и дальше уже стал просто хрипеть, без слов. Вероятно, он уснул.
Невпрус лежал без сна и думал о том, как много уголовщины вошло в его жизнь с появлением Гоча.
Рыжий оказался солидным заместителем министра. Он ничему не удивился, но сказал, что тысяча — это много. Он дал понять Невпрусу, что диспетчер по возвращении больше уже не будет являться ценным работником. Невпрус сказал, что лично его не интересует проблема размещения кадров. Он просто передает просьбу одного знакомого ему человека. Сам он занимается литературным трудом, но поскольку…
Здесь Невпрус почувствовал, что Рыжий удивился впервые и что это удивление не пойдет на пользу его подзащитному. У Невпруса появилось постыдное чувство собственного бессилия. С поручением узника химии он явно не справился.
Рыжий сверкнул золотым зубом. Наглый золотой блеск пробликовал в его взгляде. Невпрусу даже показалось, что Рыжий собирается пропеть что-то одесское. Он стал вдруг очень деловитый и нажал кнопку звонка. Вошла секретарша. Невпрус вспомнил отчего-то стихи покойного коллеги: «Они лежали на панели…» Как там было дальше? Ну да, дальше они осатанели. Кажется, было так. Впрочем, это было про что-то другое, совсем невинное. Кажется, про листья.
— Проводите товарища, — сказал рыжий зам. — Он у нас впервые…
Невпруса осенило.
— И в последний, — сказал он покладисто. — Однако тут приехал один человек. Оттуда. Очень хриплая личность. С незаконченным средним образованием.
— Работы у нас нет, — поспешно сказал Рыжий.
— Не о том речь, — сказал Невпрус. — Просто он рвется к вам на свидание. Он хотел вас пощекотать.
— Пощекотать? Как? — удивился Рыжий.
— Не как, а чем, — сказал Невпрус смиренно. — А может, и как тоже. Пером.
— Оставьте нас, — велел Рыжий секретарше. Он отдышался. Сказал с достоинством: — Давайте его адрес. Завтра я отошлю. Передайте, что все в порядке. В конце концов, дружба всего дороже.
— Дружба — это знамя молодежи, — подтвердил Невпрус.
Только выйдя на улицу, он вспомнил, что это был первый большой зам за всю его жизнь. Странно все же повернулась жизнь — первый выезд в Европу, первый зам. Зам-зам. Хорошее имя. Так азиатские гончары называли детей. В честь первого своего покровителя-пира, которого звали Зам-Зам… «Что-то я давно не был в Уйгурии, — подумал Невпрус. — Уже месяца полтора, наверное. Пора, брат, пора…»
Через неделю Невпрус проснулся от стука в дверь. Он посмотрел на часы. Был час ночи.
«Опять кто-нибудь от лагеря, — подумал Невпрус. — Войдут вот так и пощекочут пером. Или украдут… Но что украдут? Словарь Даля? Четырехтомник Монтеня? Цитатник Ильича?..»
