– Людмила Георгиевна! – представил Эдик, не раскрыв, что она его жена. – Икс Игрекович – собственной персоной! И… Виктор Михайлович.
Хозяин, как мог, изобразил улыбку.
– Располагайтесь. Я сейчас приглашу супругу.
И удалился худой, бледный, высокий, несчастный, в делах успешный.
Мы расположились. Я у окна в кресле, Люда с Икс Игрековичем на диванчике, чей возраст – лет под двести. «Много же там побывало клопов! – невольно подумал я. – Пока не нашли на помойке, на пыльном чердаке, не выманили у глуховатой, подслеповатой старушки, не отреставрировали и не продали в тридцатьтридорого новым богатеям, что смотрят только в этикетку». Эдик, прохаживаясь, приценивался к тому, что видел.
В комнате повисло закулисное предпремьерное напряжение. Кровь отхлынула от лица Людмилы, и она вновь стала напоминать лилию. Икс Игрекович нетерпеливо поглядывал на часы и на окно. А супруги Екимовы не появлялись, грызлись, наверное, он ей: «Пойдем, неудобно – гости же», она ему: «Это не мои гости – твои, ты с ними и возись!», он: «Ну, прошу, сделай маленькое одолжение – не позорь меня!» Она: «А ты меня – все же знают, что мы разводимся, и что я должна изображать? Пламенную любовь? Хранительницу очага? Я же тебе предлагаю: поедем вместе! Ты, я и дети – я не хочу развала семьи, но ты же хочешь жить на этой свалке, в городе, наполненном агрессией, пропитанном злобой!» «Куда я поеду? Сеять рожь, корчевать пни? Читать молитвы при лучине?! А дети – им нужно расти, учиться!» То есть, они говорили друг другу то, что говорили уже не раз, и представить это было несложно. И пока они с привычным ожесточением изводили друг друга, наша затея могла погибнуть.
Пришлось мне взять ситуацию в свои руки, вышел к коридор, который теперь зал, и крикнул: «Петр Сергеевич! Ирина! Вас к телефону!» И едва они выглянули из кухни, показал: «Вот сюда!» Забавно, что именно в этой комнате телефона и не было.
Но если человек взвинчен, если все силы направлены на противодействие собеседнику, а доводы собеседника (мужа) засыпаются камнепадом слов, если, еще не раскрыв рта, он уже не прав, третьему человеку легко сбить с толку орущих. Вошли мы трое в комнату, и я без передыха представил:
– Икс Игрекович!.. Людмила Георгиевна!..
Икс Игрекович встал, галантно поклонился и (очень кстати) остудил ручку Екимовой поцелуем. Людмила тоже не растерялась, въехала безошибочным вопросом:
– Вы чудесно выглядите – у вас какая-то особенная диета?
Вот уж поветрие! Чуть что – про диеты разговаривать. Редкая женщина на такой вопрос не начнет распространяться, сокрушаясь и хвастаясь. Мало кто не начнет делиться своими мучениями, ведущими к победе над своим аппетитом. Артистки непременно врать, что они вообще почти не едят, и втягивать живот; бизнес-леди самоотверженно уверять, что им и пообедать некогда; а те, кто, как Екимова, ищут спасения в неземном, т. е. в народном понимании – с жиру бесятся, поджав губки, будут укоризненно поучать скромно питаться, соблюдать пост…
Разговор вмиг завертелся вокруг еды, калорий, сахара, соли. Екимова, заполучив слушателей, впала в проповедь и запела с чужих слов, только дай! Мы, кто как мог, поддакивали, кивали, уточняли и поглядывали украдкой за окно. Дождь, слава Богу, не решился поливать Москву, и пора было приступать к задуманному.
Когда человек проповедует, он в первую очередь успокаивает себя. Ирина успокоилась и заметно похорошела. В детстве я думал, что все красивые – умные, и сбить с толку их невозможно, что они защищены красотой, как броней, – оказалось не так все просто. А тут смотрю: Ирина-то оч-чень даже ничего. Ладненькая фигурка, шея… все грациозно, притягательно. И рост – без каблуков, а высокая. Волосы русые, и глаза… Какие же у нее глаза? Сверкают, и не разобрать! Посмотрел на мужа, сравнил – простоват, как стакан пива рядом с бокалом вина…
Беседа меж тем обуяла женщин, Людмила проявила себя довольно просвещенной кулинаркой – встречаются такие: выписывают рецепты из женских журналов, покупают специальные книжки и… кормят мужа бутербродами, готовясь к чему-то, чего никогда не бывает. Сыпала такими премудростями, что даже Эдик засмотрелся на свою женушку, заслушался. Однако пора было поворачивать в нужное русло.
– Мы то, что мы едим, – озвучил я известную мысль.
– О, да! Конечно! – опомнилась Людмила. – Но это ничего не скажет нам о судьбе человека. Судьбу можно узнать не по тому, что мы едим, а по тому – что любим. Назовите мне пять ваших самых любимых блюд, и я скажу, способны ли вы любить.
– Ну уж, так и скажете? – довольно искренне усомнился я.
– А назовете девять – скажу, какие женщины вам нравятся.
– Мне нравятся все! – ухарски заявил Икс Игрекович.
– А если тринадцать – скажу, на какой женитесь и будете ли счастливы.
Эдик подсуетился и предложил Ирине: «Садитесь!», подтолкнув на диване Икс Игрековича.
Екимов сел в кресло поодаль. Теперь маленький театр был готов. Театр! В чем его сила? И воры, и милиционеры, раввины и муфтии, и мужчины, и женщины, и богатые, и бедные, и дураки, и умные – все здесь: зрители. И видят, и слышат одно и то же. Ну, а если понимают по-разному – на то они и люди! И в комнате с окнами на Рождественский бульвар, где в доме № 15 родился будущий драматург Фонвизин, а в доме № 12 жила одно время Н. фон Мекк, много сделавшая для Петра Ильича Чайковского, а, значит – для мировой культуры, – началось действо.
Культура… непросто быть ее деятелем. А нынче особенно – надо как-то так изогнуться перед спонсором, чтобы сохранить гордую осанку. Как-то так быть в оппозиции, чтоб к юбилею – орден дали и звание. И ведь что обидно: хочется быть гонимыми, но преуспевающими; презирать деньги, но чтоб их было много! Страдающими за Христа, но не больно и не долго. Безумствующими в страстях, однако чтоб чистая пижама всегда лежала на краю брачной постели! И чтобы тебя любила даже та публика, которую ты презираешь…
Я наобум назвал пять блюд.
– Странно, – удивилась Людмила. – Никогда бы не подумала: оказывается, вы очень влюбчивы. Еще назовете?
Я легкомысленно ляпнул:
– Окрошка, холодец… жареные бананы, соленый арбуз!
– Именно в такую вы были влюблены тайно в юности… еще подумайте и назовите четыре.
– Водка «Старка», зефир в шоколаде… нет, лучше – клюква в сахаре, пельмени и четвертое… Что же четвертое… оладьи с клубничным вареньем!
– Достаточно, – Людмила задумалась. Я уж испугался, что она запамятовала текст. Но нет – проснувшаяся в ней актриса упивалась властью. Упившись, бесстрастно и четко, как объявляют на вокзале, произнесла имя, возраст и внешние приметы моей жены. Я выпучил глаза, насколько мне позволили актерские данные, вытащил из кармана фотографию, где мы с женой в аллее парка «Сокольники», и продемонстрировал.
На всех произвело впечатление, только ошарашенный Екимов, посмотрев в фотографию, спросил про меня: «А это кто?»
