О'кей. Хватит. Больше Норман увиливать не будет. Ведь у вас какой вопрос на языке вертится: почему я — кавычки открыть — украл — кавычки закрыть — эти деньги. Да не было это воровством, я взял то, что мне причиталось. Нет. Меньше, чем причиталось. Судите сами: если бы не я, кто бы когда услышал о Кларе Чернофски? Это вы, что ли, печатали ее стихи за свой счет? Вы трясли этой по-тихому напечатанной книжонкой перед одним издателем, перед другим — в те дни, когда для них я был как грязь под ногами? И не вы же рассылали умоляющие письма критикам! Сколько бы стоил литературный агент? Десять процентов, я думаю, а может, и пятнадцать. Самое идею фонда кто высказал, как не я? И все миллионы, что скопились там и растут, умножаются день ото дня, — все это благодаря мне. И каждый год мы раскошеливаемся на сотни тысяч долларов в виде грантов, стипендий, да бог знает чего еще, у меня слов не хватает, и как вы думаете, хотя бы раз мне кто-нибудь сказал спасибо? И думать забудьте. И вот я сложил все те часы, что я потратил за многие годы, и прикинул — ведь стоит же моя работа пятьдесят долларов в час, а это меньше, чем заряжает какой-нибудь хренов водопроводчик, не говоря уже об адвокате, и в сумме вышло семьсот пятьдесят тысяч. Пусть это называют кражей, растратой, мошенничеством, начхать, мне это причиталось. Кстати, хотите посмеяться? Сейчас посмеетесь. Только налейте мне еще.
— Мне кажется, вам достаточно, Норман.
— Ему кажется, мне достаточно. Из ваших уст слышать забавно. — И он протянул мне бокал.
Я налил ему чуть-чуть, обильно разбавив водой.
— Зашел я перекусить в «Лютецию». Меня усадили у двери в кухню, на самом пути официантов, которые снуют туда-сюда, а я и не знаю — ни что заказывать, ни какое вино с чем пьют. Вы любите икру? В романах я про нее читал тысячу раз, а ведь какая соленая, зараза! Не понимаю, из-за чего дер гевалт. Я это к тому что… вы как — заметили бы, что на мне шайтель
[268]
, если бы не знали меня раньше?
— Вы у меня переночуете, Норман?
— Да я уже номер снял в мотеле.
— Вряд ли это было необходимо.
— Во-первых, я не был уверен, что вы здесь и что вы меня не прогоните. Во-вторых, я путешествую с молодой женщиной, вам она может не понравиться, но это уж мое дело, если не возражаете.
Тут в нем слезливость уступила место смешливости.
— Представляете, Дорин читает только комиксы «Арчи»! В машине эта юнге-цацка слушает рок-музыку, жует резинку и надувает из нее пузыри. Я зверею от этого. А в мотеле мы должны каждый день остановиться не позже чем в шесть тридцать, чтобы она не пропустила по телевизору очередную передачу викторины «Своя игра»! И раздеваться перед ней неловко — этакий тощий старикашка! Простите, что спрашиваю, но как у вас с варикозом вен?
— Да есть немного.
— Барни, Барни, я уже даже не пойму, кто я, куда, зачем, что я делаю! Сяду в уборной и плачу, открыв все краны, чтобы она не услышала. За Флору жутко беспокоюсь, и дочь меня теперь ненавидит, а когда меня наконец поймают, сдохну ведь в тюряге с обычными уголовниками. А вы-то как нынче? — господи, я ведь даже не спросил!
— Вы уже все деньги потратили?
— Думаю, пока у меня ушло тысяч двести, может, меньше. А какая разница?
— Вы не хотите вернуть оставшееся?
— Я взял только то, что по праву принадлежало мне.
— Ответьте мне на вопрос.
— Ответьте ему на вопрос. Не пойду я в тюрьму! Золь зайн азой
[269]
.
— Если вы решите вернуть то, что осталось, я могу поехать в Нью-Йорк и поговорить с правлением. Предложу им признать такое возмещение при условии, что они откажутся от обвинений в ваш адрес. Уверен, они на это согласятся.
— Как я могу на вас это взваливать?
— Я богат, Норман.
— Он богат. Надо было мне телевидением заняться, продюсировать дерьмо для болванов.
— Норман, вы начинаете сейчас походить на вашего дядюшку Хайма, алав ха-шолем.
— Я вам признателен за это предложение. Правда признателен. Но Флора никогда меня назад не примет. Как я могу винить ее? Да и к старым друзьям я уже после такой истории не сунусь, — сказал он и внезапно встал. — У вас, кстати, нет конфеток каких-нибудь? Орешков или шоколадки — в таком роде, а? Я обещал ей что-нибудь привезти, но сейчас все уже будет закрыто.
— Сожалею. Нет. Норман, приходите завтракать, поговорим еще. Насчет того, чтобы возместить недостающие деньги, — это я серьезно. Могу и с Флорой поговорить.
— Может, есть шоколадное масло? И хлеб в нарезке, а?
— К сожалению, нет: я теперь уже не так часто сюда наезжаю. Кстати, неплохо бы мне проветриться. Давайте, вы оставите вашу машину здесь, а я подкину вас до мотеля.
— Да это ж всего пару миль отсюда, может, три. Я вполне в состоянии.
Надо было мне настоять.
11
В фонд имени Клары Чернофски для Женжчин Лексингтон-авеню, 615, г. Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, США
От Джереми Каца
Председательствующего существа Объединения «ГНУС»
Главпочтамт, а/я 124, г. Монреаль, провинция Квебек, 18 октября 1992 г.
ЗАЯВЛЕНИЕ
Уважаемые руководящие существа!
Всем приветик. Обращаюсь к вам за грантом от имени ГНУС (Гендерно-Независимых Устроителей Существования), однако, прежде чем приступить к делу, хочу рассказать вам кое-что о нашей организации, о своей мелкой персоне и о моих куда как более значительных друзьях.
Я нахожусь на иждивении у Джорджины, которой очень горжусь — она единственный сотрудник женского пола в подразделении монреальской полиции, предназначенном для вооруженной борьбы с бандитами и террористами. Этого положения она добилась несмотря на ситуативные сложности: ей вслед свистят, строят глазки и пристают всеми иными гендерно-провокативными способами. Вот что было хотя бы на прошлой неделе: выходит она из Десятого отдела в штатском (облегающая кофточка, микроюбка, черные колготки в сеточку и туфли на шпильках), так дежурный — представляете? — поднял брови и говорит: «Ну, Джорджи, ты прямо как никогда сегодня выглядишь!»
Что до меня, то я поддерживаю, что называется, огонь в очаге и вожусь с нашими детьми, Оскаром и Радклифом. Я обожаю Джорджину, однако порою с ней бывает трудновато. После работы Джорджина иногда заходит в «Подвальчик Сафо» (это ее любимое прибежище), там с кем-нибудь знакомится и приглашает ее домой, не позвонив мне. Я, в общем-то, не возражаю, но не люблю, когда меня застают в затрапезном виде. Уж всяко я предпочел бы, чтобы она, предупредив звонком, дала мне возможность переодеться во что-то более soigné
[270]
, не говоря уже о том, что они приходят, а на столе бумажные салфетки!
