Воду я выжимаю из воздуха и беру из подземных рек. Нечистоты и мусор утилизирую полностью. У меня лаборатории, лаборатории, лаборатории. Я покупаю людей, их мысли, их изобретения, их проекты, способности. Я плачу хорошие деньги. У меня живут семьями. У меня сады, водопады, бассейны, хорошая, здоровая еда.
У вас неплохие администраторские способности. Хотите ко мне? Обещаю, скучать не придется».
Что-то во мне взбунтовалось. Захотелось бежать.
«Нет-нет, не к чему бежать. Наверху пустыня. Заблудитесь и умрете. У меня никого силком не держат. Не захотите – очнетесь на том самом месте, где вас догнал грузовик, и до конца жизни будете думать, что все это вам приснилось».
И я сказал: «Нет».
– И что дальше?
– Проснулся.
– Вот это да.
Я тоже так думаю.
– А мне однажды снилось вот что, – вступает Шурик: – Идем мы под водой и вдруг получаем радиограмму: взорвался вулкан, и пепел затмил солнечный свет на три месяца. Началось обледенение. Нам предлагается идти в базу на всех парах, а то затрет льдами. И мы как помчались в базу – только свист стоит. А на экране видно, как быстро нарастают льды. И мы летим, а проход между льдами все меньше и меньше. Чувствуем: не успеваем. Тогда всплываем, топим корму и на скорости вылетаем на лед. И сначала лед под лодкой ломается, а потом достигает такой толщины, что даже не проминается, а лодка становится такой маленькой – не больше телеги, и мы все вылезаем и тянем ее дальше до базы на лямках, как бурлаки.
– Дотянули?
– Дотянули.
– Вот это да!
Я тоже так думаю.
– Тихон, давай свой сон.
– Да мне еще ничего не снилось.
– Ну расскажи чего-нибудь.
– А что рассказать?
– Да что хочешь.
– Могу рассказать, как я чуть не заболел сифилисом.
– Возражаю (Шурик брезглив), сифилис уже был.
– Был триппер.
– Да какая разница? «Встаю я утром, вижу – сифилис». Очень смешно.
Историю про «чуть сифилис» я слушать не стал. Я попятился, нырнул в форточку и тут же попал в лапы вахтенного – тот от счастья чуть не провалился, чуть не захлебнулся – заприседал, загоготал и забился, как крачка, нашедшая место под гнездованье.
– Кот! – все никак не утихал он. – Кот!
Вы знаете, в такие минуты я почему-то всегда сомневаюсь в реальности окружающего мира. Что-то в нем непременно смущает.
– Кот!
Ну, кот, кот! Ну?!
– Кот! – продолжает вахтенный свой брачный танец и сует меня носом в какую-то дыру. – Тут у меня живет крыса!
Я думаю, на этом корабле все слегка спятили.
– Вахта!
Вахтенный вздрагивает и вытаскивает меня из дыры.
– Что у вас тут происходит? Происходит у нас то, что я сунут носом в помойку, извиваюсь всем телом и никак не могу дотянуться до руки этого придурка.
– Что это у вас?
Спрашивающий – мужчина.
Странно было бы, если б это была женщина.
Но что можно сказать о его внешнем облике? Вы видели когда-нибудь корову на лугу? У нее на шее колокольчик, у колокольчика есть язычок, а у язычка – щербины, каверны, трещины.
Так вот, любая трещина или каверна на том язычке колокольчика луговой коровы несет в себе куда больше интеллектуального смысла, чем весь облик этого несчастного, умноженный на сто.
– Это кот?
А что, я похож на барсука?
– Кота ко мне в каюту. Крысы совсем одолели. Вчера съели мой китель.
Ах, вот оно что. Это старпом. Мы уже слышали историю с его кителем.
Меня мгновенно перенесли в каюту старпома и сунули мордой в новую дырку.
В дырке сидела крыса.
– Привет вам, Себастьян! – сказала крыса.
Надо заметить, что после «привет вам, Себастьян!» я нападать не способен.
– Привет вам, крыса! – сказал я.
– Я – Калистрат, член Совета девятнадцати по связям с общественностью. Это я посылал вам сообщения через акустический узел. Не могли бы вы, любезный друг, посторониться и дать мне выскочить? Мне представляется, после этого вы должны броситься за мной, и мы вместе удерем через плохо закрытую дверь.
Мы так и поступили. Как только Калистрат, член Совета по связям, накануне раздраконивший китель, рванул на выход, старпом тут же вскочил на стол, где, стоя на четвереньках, с интересом наблюдал за происходящим.
Я бросился за Калистратом, и мы с грохотом чего-то рухнувшего вслед вынеслись из каюты.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ.
О странностях
Странно, но во время побега мне почему-то вспомнилась Деметра.
И, собственно, не сама Деметра, а то, что ее реакция на утрату Персефоны была не совсем обычной. Она – и реакция, и Деметра – сначала была горестной, затем подавленной и, наконец, негодующей.
Скитаясь по земле в попытках разузнать о том, что случилось с дочерью, в желании вернуть ее перестав мыться, она – теперь уже только Деметра – разыграла последовательность действий, которая, как нам кажется, поразительным образом предвосхитила все стадии меланхолии, описанные доктором Фрейдом в 1917 году.
Я же в отличие от этой немытой горюньи, от всех этих переживаний немедленно ощутил желание освежиться, что и сделал, едва только зад Калистрата исчез за ближайшим поворотом.
А вы знаете, как я моюсь.
Вам известно, сколько я в это вкладываю сил.
А откуда они появляются, эти силы? (Закономерный вопрос.)
Они появляются только после сильнейших переживаний, душевных движений.
