Я представил и содрогнулся.
– Поэтому даже намеки на то, как этого можно достичь, уничтожены. Я не могу исключить, что кто-то тайно или по незнанию хранит подобный трактат… Но лучше бы знать о нем лишь то, что нам в школе говорили: что это высшая и запретная некромантия, поэтому мы ее и не изучали. А встретив подобную книгу у себя на полке или где-то в странствиях – ее лучше уничтожить. Или не касаться руками.
– Что тут скажешь. Нет, Руслан, у меня нет трактата об Истинной Смерти. Хотя я не могу исключить, что встречусь с тем, кто Истинной Смерти добивается. Есть у меня такое предчувствие.
Говорить об этом больше не стоило, поэтому защитные заклинания были убраны. И мы перешли к менее тайным вещам. Доцент Шапиро все же решилась уехать, поэтому ее учебная нагрузка сваливалась на остальных. На место доцента имелось два кандидата, но меня это абсолютно не волновало, потому что мне оно даже формально не положено. А вот одна из групп второго курса меня ожидала. Но я предупредил Руслана, чтобы в расписании учитывалась возможность, что буду занят в ином месте. Руслан это явно понял как возможность сидеть на службе даже после начала учебного года, но я не уточнял. Просто мне надо было учитывать, что в этом году будет еще один поход. Но, может, и не будет.
Перед уходом я вспомнил про монету и спросил Руслана: правильно ли думаю, что у нас в Академии лучший нумизмат – это заместитель Феоктистова Смолич?
– Может, и неправильно, но соперника Смолича в этом деле в прошлом году выперли из Академии. За непатриотические высказывания и иные прегрешения финансового свойства. Поэтому Смолич сейчас лучший, ибо уволенный Мохначев куда-то делся. В городе его уже полгода не видят. Может, ты его завтра встретишь на службе?
– Привет от тебя передавать, если встречу?
– Нет, лучше напомни про проигранную им пять лет назад бутылку армирского, которую он все никак не соберется отдать.
– Если он во внутренней тюрьме, то не рассчитывай на то, что быстро ее получишь. Ну что, идем к Смоличу, или ты отчего-то туда не хочешь?
– Сейчас, Митю с Сашей место греть оставлю – и пойдем…
Ефрем Иванович Смолич раньше работал на нефтеперегонных заводах по всему Великоречью. Ближе к пятидесяти он стал искать себе работу поспокойнее, решив, что студенты менее опасны, нежели аппараты и продукты нефтепереработки. Наукой он, по слухам, практически не занимался, но считался ценным работником, волокущим на себе весь воз работы факультета. Тем более что декан Феоктистов совсем не любил заниматься организационной работой и испытывал отвращение к сочинению бумаг и ответам на них же. С приходом Смолича Феоктистов мог спокойно пропадать у себя в лаборатории до обеда, а после него мирно дремать в кресле, не беспокоясь об отчетах, запросах, успеваемости студентов, прохождении ими практики и прочих мелочах жизни. Все это вез на себе Ефрем Иванович, а выбиванием субсидий на разработки занимался другой зам, по фамилии Ознобишин. В итоге они втроем руководили химическим факультетом, и достаточно успешно. Только не надо было спрашивать Феоктистова про успеваемость студентов, а Смолича про научные достижения.
Руслан на ушко шепнул секретарше Ефрема Ивановича, что мы хотим показать ему некую нумизматическую редкость. Анна Михайловна дала знать шефу об этом, поэтому он прервал успешно начатый процесс растерзания двух неуспевающих студентов и занялся нами.
Средь бумаг в его кабинете скрывались и мощная лупа, окуляр, пинцет, весы и прочие инструменты нумизмата. Ефрем Иванович сказал секретарше, что его нет ни для кого уровнем ниже ректора, и погрузился в работу с монетой. Мы с Русланом прихлебывали чай и следили за исследованием. Ефрем Иванович работал почти полчаса, потом откинулся на спинку кресла, вытер лысеющий лоб платком и промолвил:
– Задали вы мне загадку. Никогда такой монеты не видел. Разве что очень редкая штука, которую только в хрониках пару раз упоминали.
– А что ты еще можешь сказать? – это уже Руслан.
– Монета из сплава меди и серебра, полный вес четыре грамма, серебра вроде как половина – две трети, если судить без анализа. Чеканена очень качественно, в обращении была очень недолго. Возраст – на глаз не меньше двухсот лет. Название и герб двора мне неизвестны.
– А что можно сказать о цене? – теперь моя очередь спрашивать.
– Ценность старых монет не столько в серебре и золоте, что в них содержатся, сколько в их редкости. Если эта монета вообще никому не известна, то и цена заранее не определится. Так, по вдохновению, коллекционер может сказать. Рубль, десять, сто – кто знает? Если удастся привязать монету к какой-то малоизвестной эпохе, в которую точно чеканились монеты, но их никто не видел, счет может пойти на сотни. Если же окажется, что монета кого-то из легендарных королей или герцогов, от которых нынешние аристократы род выводят, то цену называть будет владелец, а потомки древнего короля будут драться за право на нее только глянуть.
Мы переглянулись.
– Я не шучу. В сто двенадцатом году герцог Рейн за найденную монету, чеканенную его предком Эрном Мудрым, отдал замок и прилежащие к нему угодья. И считал, что даже в выигрыше, поскольку у него теперь был законный повод претендовать на баронство Вуаз, ибо герб на монете включал однорогого оленя, то бишь Эрн баронством владел.
Ага, про это я слышал. Рейн поместил эту монету в свою корону, приделав к ней небольшой выступ спереди, в который ее и вставили. Теперь герб баронства Вуаз был так близок… но злые языки тут же начали называть его «однорогим оленем». Рейн казнил пару слишком громко это произносивших и стал готовиться к походу на соседа, которого монета не убедила отдать баронство без боя. В разгар приготовлений Рейн умер. Ходили слухи, что от яда, но кто это проверял… По крайней мере, наследнику герцога точно было не до этого.
Ефрем Иванович с сожалением вернул монету, сделав с нее пару отпечатков на горячем сургуче. Про то, что у меня есть еще одна монета, я не говорил. Он обещал продолжить поиск дома, потому что большинство литературы хранится там. Но поиск может затянуться. Это я представляю. Думаю, что Ефрем Иванович будет искать качественно, ибо заинтересовался этой монетой. Это часто бывает – человек, считающий себя знатоком чего-либо, при встрече с незнакомой доселе ему частью знаний ощущает эту незнакомость как прямой вызов себе.
Разговорами о ценах я особенно не заморачивался. Окажется монета древней и ценной – хорошо. Не окажется – тоже переживу. Да, Не-мертвому могут служить старые вампиры, и в его замках может заваляться неизвестная монета всеми забытого королевства. Ее бывший владелец мог бы рассказать о монете и стране, которая ее чеканила. И было бы, возможно, интересно. Но беда в том, что владельца я сначала убил, а потом уже подумал про ушедшие с ним знания.
Вообще-то старый вампир мог бы написать очень интересную хронику былой жизни – как до обращения, так и после. Но их интересует больше людская кровь, чем людские знания. Хотя был один такой интересный тип, Ги Фабре, начинавший как наемник, а закончивший как вампир. Его рукопись нашли лет восемьдесят назад, только как исторический источник она не почитается. Почему? Фабре буквально всему старается придать окраску «это было совсем не так и совсем не оттого, а…». А так не бывает. Тем более что Фабре по своему статусу мог надежно знать подоплеку только некоторых событий. Так что он сам сделал себе антирекламу, заставив считать себя недостоверным во всем. Аккуратнее надо работать. Вот если бы он вел дневник, а не описание того, что было когда-то, – цены бы ему не было. Даже если бы врал в каждую пятницу.
