Были и учителя с Запада. Помню, в одном подвале набралось особенно много народу – на очень популярного ныне учителя школы Карма-кагью, норвежца Оле Нидала, который рассказывал о том, как у практикующего его систему образуется в макушке дырочка, через которую можно выпрыгнуть из круговорота суетного бытия – сансары. Наверное, я излагаю его учение искаженно, но так я это понял, и когда в тот вечер лидер нашей общины Анатолий Подругин (говорят, он уже давно эмигрировал во Францию) неожиданно предложил мне принять посвящение в ученики Оле Нидала, я потихоньку, пока к нему выстраивалась очередь жаждущих посвятиться, по стеночке выкрался из того подвала.
Тем не менее со мной продолжали общаться и всюду приглашать. От меня ничего особенного не требовали, никакой веры. Оставаясь спокойным наблюдателем, я находил в Учении Будды все больше положительных сторон, толкуя его не столько как религию, сколько как систему совершенствования человеческой психики, то есть как психологию, гораздо более древнюю, чем у Фрейда или Юнга.
А потом я понял, что психология – это наука, которую невозможно изучить только по книгам. Необходим эксперимент. Но, проводя его на других, можно увидеть не больше, чем на входе и выходе, сама же душа экспериментируемого по-прежнему остается «черным ящиком». Поэтому истинный психологический эксперимент возможен только над самим собой. Надо попробовать следовать Учению Будды и посмотреть, что выйдет из этого. Так противоречие между наукой и религией оказалось для меня снятым.
А дальше начались странные вещи. Поскольку Будда учит, что вся жизнь – Учение, а все люди – учителя, то вот я и решил поучиться у самой жизни – обыкновенной, бытовой. Забросил общину и книги, которые мне там давали, и завел семью.
Однако летом 1990 года, незадолго до того, как произошел этот поворот в моей жизни, я успел мимолетно встретиться с моим будущим Учителем. Случилось это так.
Подругин пригласил нас с моим другом-однокурсником Ярославом Петровым в Рахманиновский зал Московской консерватории на концерт японского традиционного ансамбля «Но». Мы пришли пораньше и встретили Подругина на улице, перед входом в консерваторию. Анатолий разговаривал с человеком в ярко-желтом монашеском одеянии. Больше всего меня поразил смех этого монаха. Делал он это необычно, как-то слишком откровенно. Во всем общении, которое давала мне до сих пор община, было много постности и, я бы сказал, наигранности. Ламы, приезжавшие из Бурятии и Монголии, были какие-то суровые, а единственного улыбчивого – Оле Нидала – я испугался. Поэтому к тому времени я уже почти перестал контактировать с общиной. Этот же монах показался мне первым естественным буддистом. И даже больше, чем просто естественным. Когда он смеялся, я чувствовал что-то вроде родственной связи с ним. Ощущение длилось всего один миг…
Музыка ансамбля «Но», состоявшего из флейт и маленьких ручных барабанов, оказалась очень необычной. Она сопровождалась пением, больше похожим на крики зверей, резкие, но действовашие неожиданно усыпляюще, гипнотически. После концерта состоялся фуршет. Слушатели общались с музыкантами. Собралось слишком много народу, все они обступили того монаха (оказывается, он и организовал выступление ансамбля «Но»), и мы с другом почувствовали себя здесь случайными людьми. Ярослав потянул меня к выходу. Но прежде чем выйти, он поклонился неизвестно кому, а может быть и всем, по-буддийски сложив ладони перед собой. Ей-богу, необъяснимо, почему он это сделал. Хоть община наша и считала себя буддийской, мы друг друга никогда не приветствовали так. А может быть, Ярослав поклонился тому монаху?.. Но через несколько секунд стало совершенно ясно – монах заметил его жест. Когда мы были уже на лестнице, он нагнал нас и крикнул сверху на ломаном русском: «Спасибо!». Это поразило меня. Он бежал через весь зал, только чтобы сказать нам это единственное слово…
Через три года я снова встретился с ним и узнал, что его зовут Дзюнсэй Тэрасава, он известный во всем мире буддийский учитель. А чуть позже понял, что у нас с ним глубокая кармическая (с прошлых жизней идущая) связь. И стал его учеником.
Как произошла эта вторая встреча? Что толкнуло меня на монашеский путь? Ведь на три года я погрузился в семейную жизнь. Купался в счастье с молодой женой, мы растили малыша. И в то же время глубоко внутри я много переживал и страдал. Да и не только я – все, кто были вокруг, вечно испытывали какую-то неудовлетворенность. Напомню, ведь погружение в мирское было для меня психологическим экспериментом. Я пробовал мирскую жизнь, смотрел на результаты – и не видел их. Не находил ни духовной глубины, ни даже просто душевного, психического спокойствия. Ведь суть мирской жизни – в утомительной добыче средств к существованию и в бессмысленных развлечениях, в которых надеешься отдохнуть, однако они делают тебя бесконтрольным – и ты снова страдаешь, обижая других и обижаясь сам. Это утомляет еще больше. От накопившегося утомления наступает смерть. Такова суть мирского бытия. Негде почерпнуть настоящую, не сиюминутную радость. Некогда глубоко задуматься! А мне очень хотелось задуматься…
Однако для истинно глубоких мыслей необходимо пожертвовать тем, чем красна мирская жизнь. Глубоко задуматься – это как забастовка. Но для забастовки нужны решимость, воодушевление. Одному не справиться. Нужен учитель. Хотя бы на первых порах, чтобы было кому воодушевить тебя на то, что ты сам давно хочешь сделать, но не хватает смелости.
Я понял это спустя три года после ухода из буддийской общины. За это время понятие «учитель» трансформировалось в моем сознании. Я читал много книг о духовном совершенствовании, таких авторов, например, как Гурджиев и Калинаускас, и понял, что духовный учитель надрелигиозен, его можно найти в любой вере и в любой сфере жизни. Однако искать учителя в каких-то новых сферах я решил в последнюю очередь. А для начала открыл заброшенную в дальний угол старую записную книжку с телефоном Юры Кондюкова – парня, с которым мы беседовали в приемной ЦДУБа, когда я впервые пришел туда. Мне не хотелось возвращаться к тем странным отношениям, на которых я расстался с общиной, и поэтому я решил позвонить именно Юре – человеку, с которым мы после той единственной встречи ни разу не пересекались – только вот телефон остался.
Юра, как ни странно, сразу вспомнил меня и посоветовал в качестве учителя Дзюнсэя Тэрасаву, «если есть такая потребность». Я еще не знал, что так зовут уже виденного мной однажды японского монаха. На тот момент он уже в течение двух лет часто приезжал в Москву, у него появился широкий круг знакомых и даже первые ученики-монахи из бывшего СССР, и Юра обещал сообщить мне, где я смогу встретиться с Тэрасавой в следующий его приезд. С Юрой Кондюковым после этого мы никогда не общались, но я бесконечно благодарен ему за то, что он свел меня с Учителем. Таких людей Будда называет «добрые знакомые».
Наша встреча с Сэнсэем произошла в апреле 1993 года в гостинице «Свиблово» на северо-востоке Москвы. Он только что приехал из Индии. Я постучался в номер. Дверь открыл смиренный молодой человек с бритой головой. Из номера донесся запах благовоний. Парень поклонился мне, сложив ладони в буддийском приветствии. Я неловко ответил ему тем же. Внутри обычного советского номера на кровати сидел, скрестив ноги, японец с такой же бритой головой и грыз огурец. Как и его русский помощник, он был не в монашеской одежде, и поэтому я не сразу признал его, хотя смутно почувствовал, что где-то мы с ним уже виделись.
