Вскоре в каждой стране время стало самым ценным товаром. И желание владеть им и тратить без ограничения вылилось в бесконечный хор на всех языках, звучавший в пещере Дора.
Дайте хоть немного времени! Дочь держит за руку слабеющую мать. Всадник скачет, чтобы успеть до заката. Фермер боится запоздать с уборкой урожая. Студент корпит над кипами работ.
Время, зачем ты так неуловимо? Мужчина с похмелья бьет по будильнику. Уставший работник зарылся в отчеты. Автомеханик копошится под капотом в окружении нетерпеливых клиентов.
Бесчисленные просьбы подарить лишние минуты, часы и годы легли на Дора тяжким бременем. Голоса роились вокруг него, точно мошкара. Он жил еще в те времена, когда мир говорил на одном языке, но теперь ему была дана способность понимать все земные наречия. Они звучали в таком количестве, что Дор поражался, какой густонаселенной стала Земля. А сколько новых занятий появилось у людей! Теперь они не только охотились и строили дома — одни ходили на службу, другие путешествовали, третьи воевали, и все как один впадали в отчаяние, взывая к небесам о продлении времени. Аппетит человечества был неуемен. Поток жалоб и стенаний не прекращался.
И вот постепенно Дор стал сожалеть о той чистой страсти к познанию, которая когда-то захватывала его целиком. Он не понимал, для чего эта медленная пытка, и проклинал день, когда начал считать свои пальцы, с ненавистью думал о чашах и палках, своих водяных и солнечных часах… На что были истрачены мгновения, проведенные в разлуке с Алли? Вместо этого он мог быть рядом с ней, слушать ее голос, склонять голову к ее плечу.
Главная причина негодования Дора заключалась в том, что, пока все остальные люди неизбежно умирали, подчиняясь своей судьбе, он, по-видимому, был осужден жить вечно.
Середина
24
Увидев Итана на следующее утро, Сара держалась непринужденно. По крайней мере, она приложила к этому все старания. Ее одежда была подчеркнуто небрежной: фуфайка с капюшоном, рваные джинсы, кроссовки «Найк».
Итан бросил на кухонный стол коробки с макаронами и яблочным соком.
— Как делишки, Лемон-ад?
— Да так, нормально, — ответила Сара, зачерпывая овсянку.
Пока он открывал упаковки, она тайком поглядывала на него, надеясь получить хоть какие-то подсказки насчет вчерашнего. Почему он отменил встречу? Сара хотела, чтобы Итан об этом заговорил — сама она, конечно, не стала бы. Однако парень не спеша занимался своим делом, насвистывая рок-мелодию.
— Отличная песня, — сказала Сара.
— Ну да, — буркнул он и снова принялся свистеть.
— Так что случилось прошлой ночью? — «О господи. Неужели я это брякнула? Глупая, глупая!» — спохватилась Сара и попыталась исправить положение: — Вообще-то, это не имеет значения.
— Ну извини, я не мог…
— Да ладно…
— Время не рассчитал…
— Ничего страшного.
— Вот и хорошо.
Итан расплющил опустевшие коробки и сложил их в большие мусорные ведра.
— Готово. Можешь идти, — объявил он.
— Конечно.
— Увидимся на следующей неделе, Лемон-ад.
Итан вышел пружинящей походкой, по своему обыкновению сунув руки в карманы.
«И это все? — подумала Сара. — Что он подразумевал под следующей неделей? Вечер будущей пятницы? Или утро субботы?»
Надо было уточнить. Но почему всегда спрашивает именно она?
Бездомный в голубой кепке подошел к окну за порцией овсянки.
— Можно бананов побольше? — попросил он.
Сара наполнила его миску. Этот бродяга каждый раз говорил ей одно и то же, а потом благодарил.
— Не за что, — пробормотала она в ответ, а потом взяла бумажное полотенце и обтерла последнюю из распакованных Итаном бутылок; крышка на ней разболталась, и яблочный сок расплескался вокруг.
25
— Внутри вот этих? — спросил Виктор, показывая пальцем на огромные цилиндры из стекловолокна.
— Да, — ответил заведующий крионической лабораторией.
Его звали Джед.
Цилиндры были круглые и толстые, примерно двенадцать футов в высоту, цвета вчерашнего снега.
— И сколько людей помещается в каждом?
— Шесть.
— И они сейчас находятся там в замороженном виде?
— Да.
— А в каком… положении?
— Вверх ногами.
— Почему?
— Если что-то произойдет с верхушкой цилиндра, самая важная часть — голова — будет защищена.
Виктор сжал в руке трость, пытаясь скрыть замешательство. Его, привыкшего к элегантным фойе и офисам в пентхаусах, отпугнул сам вид этого места. Лаборатория располагалась в промзоне нью-йоркского рабочего пригорода, в одноэтажном кирпичном здании. Сбоку находилась погрузочная площадка.
Внутри все было столь же невыразительным: несколько помещений для персонала в передней части здания, лаборатория, где начинался процесс криоконсервации. Просторное хранилище, в котором цилиндры стояли бок о бок, напоминало крытое кладбище с линолеумными полами.
Виктор договорился о посещении на следующий же день после того, как получил отчеты. Он не спал всю ночь, отказавшись от снотворного и не обращая внимания на боль в животе и спине. Деламот дважды перечитал присланную информацию. Хотя эта область науки достаточно новая (первый человек был крионирован в 1972 году ), идеи, лежащие в ее основе, не лишены логики. Заморозьте умершего. Ждите, пока наука выйдет на новую ступень. Разморозьте тело. Верните его к жизни и вылечите.
Последнее, конечно же, представлялось самым сложным. С другой стороны, думал Виктор, стоит учесть хотя бы то, как далеко продвинулось человечество за время его жизни. Двое кузенов Деламота умерли в юности от брюшного тифа и коклюша. Сегодня они остались бы в живых. Многое изменилось.
«Но не надо ни к чему привязываться слишком сильно», — напомнил себе Виктор, имея в виду и общепризнанные достижения прогресса.
Рядом с цилиндрами стояла белая деревянная коробка, разделенная пронумерованными перегородками, а в ней — несколько цветочных букетов.
— Что это? — спросил Деламот.
— Клиентов навещают родственники, — объяснил Джед. — У каждого тела в цилиндре есть свой номер. Посетители сидят вот здесь.
Он показал на кушетку горчичного цвета, придвинутую к стене. Виктор представил Грейс, сидящую на этой гадкой штуке, и понял: он никогда не сможет рассказать ей о своей идее.
Деламот не питал ни малейшей надежды на то, что жена согласится на такой эксперимент. Она была усердной прихожанкой и полагала, что нельзя вмешиваться в Божий промысел. Спорить с ней было бы бессмысленно.
