— Вот и отлично! — воскликнул врач. — Главное, не забудь, что я тебе говорил.
Закончив разговор, Геннадий Степанович вышел из сестринской. Многое крутились у него в голове в тот момент. И периодически вылезало нелепое именно потому, что не требовало никаких доказательств соображение, что врачи тоже люди, а не святые. Можно бескорыстно любить своего ближнего, делать все, чтобы облегчить его боль и спасти жизнь. Но есть некая грань. И за гранью стоит прокаженный. И ты не отдашь себя целиком для его исцеления, не снимешь последней рубашки, не угробишь карьеру, не согреешь его своим телом. Хотя бы потому, что дома тебя ждут любимые жена и дети. Они тоже болеют. Им, как и другим людям, необходимо тепло, забота, внимание, сытная и здоровая еда.
Геннадий Степанович вновь с нехорошим волнением вспомнил, как в отдаленные девяностые собственноручно вышвырнул на тридцатиградусный мороз полумертвого бездомного человека. Произошло это так.
Ночью в больницу доставили тело бродяги. Он неподвижно лежал в коридоре приемного отделения на каталке.
Как выяснилось, прохожие вызвали трупоперевозку, чтобы с автобусной остановки увезли замерзшего бомжа. Однако по дороге в больницу обнаружилось, что он не мертв, а только вусмерть пьян. Дежурная сестра оставила окоченевшее существо в холле у батареи. «Пусть оттаивает», — решила она и ушла. С таким контингентом особенно не возились. Кому охота раздевать, омывать и осматривать уродливое, кишащее вшами, зловонное, трижды никому не нужное тело.
Так и лежал бомж без присмотра, смирный и безобидный, пока не пришел в себя.
Дежуривший в предновогоднюю ночь Геннадий Степанович примчался на грохот и крики медицинской сестры и охранника, которые перемежались с визгом и животным рычанием бродяги.
Как оказалось, тот, очнувшись, сполз с больничной каталки и, ведомый известным инстинктом, прополз в перевязочную. Там, в темноте, взломал стеклянные шкафчики, выпил несколько пузырьков антисептического и бриллиантового зеленого раствора, уснул на полу, предварительно все заблевав.
Битва с бомжем была беспощадной. Позеленевший бомж метался по помещению, опрокидывая на ходу стеклянные шкафчики, стерильные ванночки, хирургические инструменты и склянки с лекарствами, не прекращая при этом блевать. Охранник и медсестра зажали его в угол, но бомж не сдавался. Он стащил с ноги свой ботинок, обнажив ступню с отгнившими пальцами (возможно, они еще оставались в ботинке), и принялся им отбиваться. Люди шарахались от него, а он озлобленно и победоносно рычал.
Геннадий Степанович бесстрашно кинулся на бомжа. Он схватил пьянь за шиворот и, подгоняя пинками, потащил к выходу. Бомж боролся за жизнь, упирался. На помощь врачу поспешил больничный охранник. Вдвоем они выволокли на улицу и оставили лежать на снегу обессиленного дебошира. Бросили и ушли.
Геннадий Степанович до сих пор помнил, что чувствовал он тогда. Кроме естественного омерзения, он испытывал непреодолимое возмущение и ненависть к этому орущему матом, зловонному, рыгающему существу. Он не мог сострадать ему. Ему было жалко себя. Конечно, приняв решение учиться на медика, он понимал, что больные к нему попадать будут разные. Человек в белом халате не должен делить больных на плохих и хороших. Всем нужно оказывать помощь. Но… Он вдруг остро представил, как мир на самом деле жесток, непригляден. Все беспробудно и печально. И, главное, нет справедливости. Когда три месяца не получаешь зарплату. Когда вместо новогодних подарков делишься с благоверной беспокойными мыслями, где раздобыть средства на жизнь, где у кого-нибудь что-нибудь перезанять. Когда вместо поощрения или пусть даже благодарного слова получаешь вот «Это».
Но до сих пор Геннадий Степанович не мог забыть происшествие. Его мучила совесть, ведь он переступил известный моральный закон для всех и клятву: творить милосердие и добросовестно оказывать помощь любому терпящему боль человеку. Как-то он поделился своими переживаниями с коллегой. Тот усмехнулся и веско заметил: «Был еще вариант — перепоручить заботам милиции разбушевавшегося бомжа. Правда, в таком случае его ожидал еще более страшный финал. А еще я знаю, в некоторых больницах их брата раздевают и отпускают — оставляют в холодном помещении на сквозняке на каталке. Утром никого лечить не надо. Околевшего бродягу везут прямо в морг. Такая практика, между нами, бывает. Вот так».
Оказавшись в ординаторской, Геннадий Степанович подошел к телефону и набрал номер городского отделения милиции, сотрудники которого занимались установлением личности рыжего парня. Там сообщили, что работа ведется, но, к сожалению, пока не принесла результат. Посоветовали отправить потерпевшего в приют для бездомных.
— А какой лучше? — спросил Геннадий Степанович. — Чтобы условия были нормальные. — На другом конце провода замялись с ответом, потом посоветовали выбрать, какой больше понравится.
— Исчерпывающе, — заключил врач.
Лишь только он успел положить трубку, как в двери ординаторской появилась Надежда. В руке она сжимала измятую почерневшую визитную карточку.
— Смотрите, что в кармане джинсов нашего мальчугана нашла, — она протянула картонку врачу. — Может быть, там знают Дениса?
— Сейчас выясним, — ответил врач. Он набрал номер, указанный на визитке. Его немного коробило, когда он, здороваясь, обратился к священнику, называя его по имени с приставкой «отец», ведь Геннадий Степанович всю жизнь был атеистом; у него никогда не было духовного отца.
Геннадий Степанович долго описывал приметы страдающего амнезией молодого человека и ситуацию, в которую тот попал. В конце разговора он несколько раз повторил:
— Хорошо, хорошо, хорошо, — и попрощавшись, взглянув на Надежду, разочарованно пожал плечами. — Чуда не произошло. Священник сказал, что затрудняется вспомнить нашего потеряшку. Возможно, кто-нибудь из волонтеров, раздающих еду на вокзале, общался с Денисом до того, как он потерял память. В общем, священник посоветовал привезти его на вечернее собрание в храм. Оно как раз будет завтра вечером.
— Так, нужно действовать, — воскликнула Надежда.
— Да, — ответил Геннадий Степанович. — Осталось решить, кто его отвезет. Давайте подумаем…
В ординаторскую нерешительно заглянул медбрат Сидор Дроздов. В присутствии врачей Сидор чувствовал себя очень скованно и неуверенно. В нем просыпался комплекс неполноценности. Заметим, что в голове у Сидора был жуткий бардак. Он вечно все путал и забывал. Зато в обществе медсестер мог позволить себе несусветные вольности и разнообразные шалости. Его мысли обычно крутились вокруг пикантных мест женского тела. Он частенько отпускал пошлые шуточки на волнующую его изощренное воображение тему. Медсестры не оставались в долгу. Подтрунивали над Дроздовым и, не стесняясь, садились на шею. По негласному соглашению на Сидоре ездили, сваливая на него не требующую умственных усилий работу. Если Дроздов начинал выкобениваться, ему учиняли жестокую интеллектуальную порку. Подобная экзекуция сопровождалась угрозами разжаловать неуча — сделать его санитаром. После порки Сидор становился как шелковый и все выполнял. Все были довольны. И он, видимо, не сильно переживал.
