Три, четыре:
Ты не застегнул ширинку,
не зашнуровал ботинки,
Ты не допил свой кофе, ты не
вышел из пары десятков сделок
ты не проверил почту и аську
там сообщение от твоей герлфройндин
оно мяукает
оно прыгает
оно хохочет и говорит:
«о-оу!»
Ты забыл на столе свою сумку
из нее
сыплется
всякаярунда
Ты вообще
ничего не
выключил
Ты вообще ни
скемнепопро
щался
Ты поехал покупать
шефу трилобитов
Ты поехал покупать
шефу трилобитов
а уехал навсегда
Не дождется шеф трилобитов твоих!
и пусть твоя аська мигает и хохочет,
и почта плывет черно-зеленой лентой,
и кофе остынет, прокиснет, засохнет,
и пусть зарастает все то, что было,
плавленым сырком!
плавленым сырком
пусть заволакивает —
уже никто его
не оплакивает,
а паттамушшта,
а паттамушшта
тебя не будет здесь
больше никогда!
никогда, никогда
никогда
больше!
Никогда, никогда,
никогда
Боль-
ше!
ты поехал покупать
шефу трилобитов,
а уехал навсегда!
а уехал навсегда!
Давид Блумберг
Давид Блумберг, начальник управления по надзору за законностью Европейской финансовой комиссии, сидит в кабинете своего психоаналитика и говорит:
– Я очень устал. Давно не видел мир в ярких красках. Мне цветные сны не снились уже бог весть сколько.
– Правой рукой пробовали?
Дело в том, что Блумберг – левша. Психоаналитик в прошлый раз посоветовал ему иногда применять правую руку, например, когда он чистит зубы, ест и пишет. Это раскрепощает мозг.
– Ай, – машет рукой Блумберг. – Какая правая рука, о чем вы. Мне работать надо.
– Ну, вы же сами понимаете, – говорит психоаналитик. – На что времени не хватает, то вам, значит, и не нужно.
– Это верно, – кивает Блумберг и задумывается. Смотрит за окно. Ему лет сорок пять-сорок шесть; невысокий, жилистый, лицо темное, решительное и злое, вокруг глаз круги. – Понимаете как. Мы четвертый год ходим вокруг да около. Вообще-то, даже шестой. Бумаг уже написали… Как «Замок» Кафки. Очень похоже иногда. Сатанею уже от нашей бюрократии. Такое развели… Главное, что это, похоже, ни к чему не приведет.
– Что вам удалось выяснить?
– Нам удалось выяснить, что имеет место шайка, которая влияет на европейский рынок облигаций. Факты налицо. Он есть, этот сговор. Все происходит у нас на глазах.
– Но вы не можете поймать их за руку?
– Мы не имеем права ловить никого за руку. Нам нужен хоть какой-то повод, чтобы начать следствие. Но мы можем до бесконечности собирать информацию. Меня это ужасно угнетает, – констатирует Блум-берг. – Появляются всякие дурацкие мысли.
– Какие?
– Понимаете, это ведь, возможно, важнейшее дело моей жизни. То есть, я абсолютно уверен, что мы их поймаем, но… вы прочувствуйте: шесть лет напряженной работы без единого намека на результат. Это достаточно тяжело. Психологически, – признается Блумберг и замолкает.
– Так, так, так, – говорит психоаналитик, встает и мимо Блумберга проходит к окну. – А может быть, дело как раз именно в том, что вы слишком концентрируетесь на своем успехе? Успех не любит, когда его так зажимают. Нельзя все время, не сводя глаз, смотреть на конечную цель. Жизнь – намного шире, чем поимка шайки воров.
– Шайки крупных, наглых воров, которые думают, что им все позволено, – уточняет Блумберг.
– Ну да, ну да, – кивает психоаналитик. – И все же. Допустим, вы их не поймали. Допустим, стало ясно, что вы никогда их не поймаете. Что они взяли верх. Что? Жизнь кончена?
– Да, – говорит Блумберг, пожимая плечами.
– Вы – фанатик, – сообщает психоаналитик.
– Это верно, – соглашается Блумберг.
Психоаналитик думает.
– Вы их поймаете, – говорит он наконец. – И очень скоро. Знаете, почему я так решил?
– Почему? – напрягается Блумберг.
– По косвенным признакам. Вы ловите их уже шесть лет, а силы у вас начали кончаться только сейчас. Это значит, что понемногу наступает некий критический период, который требует больше энергии, чем раньше. Я прав?
Блумберг медлит с ответом.
– Ну, можете не отвечать. Я все понимаю, – говорит психоаналитик.
– Спасибо вам, – говорит Блумберг.
* * *
Давид Блумберг выходит из дома. Садится в машину.
Правой рукой поворачивает ключ зажигания и улыбается жене сквозь два стекла – лобовое и оконное. Оба стекла в радугах и каплях: прошла гроза.
Давид Блумберг выезжает слева от клумбы. А на клумбе растут синеглазки – так сын Блумберга, Рафаэль, называет незабудки.
Вороньи черные гнезда на развилке тополя.
Ближе к вершине – голубое небо.
В теплом влажном воздухе пахнет цветами и водой. Дорога, листья, ведерко – все блестит после дождя.
Проезжая по знакомой улице, с одинаковыми кронами тополей по обочинам, Блумберг вдруг чувствует непонятное радостное возбуждение. Через семь-десять секунд мобильник разражается звоном.
– Алло? – говорит Блумберг, поворачивая на другую улицу и тормозя у светофора.
* * *
Все столпились у стола Блумберга и смотрят в распечатку. Лента свисает на пол.
– Вот это, – показывает пальцем один из сотрудников Блумберга, которого зовут Райнер. – Вот, – и подчеркивает оранжевым маркером.
Теперь всем, даже издали, ясно, что он имеет в виду.
– Я у нее спрашиваю: «Скажите, как такое могло случиться?» – продолжает Райнер. – Все сделки фиксирует процессинговый центр. Каждая операция – это две команды: упрощенно говоря, «деньги ушли» и «деньги пришли». Если деньги не пришли, по причине ли сбоя на сервере биржи, или по другой какой-нибудь, – вторая команда не проходит, и сделка даже не открывается.
