– Полежи на мне, – просит Вике. – Пусть дети там усвоятся.
Глаза полузакрыты от света ночника, веки припухшие. Я ложусь на нее, кладу щеку. Перед глазами проносится какая-то метель-карусель-круговерть, мелкие сиреневые цветы, подолы, текущие потоки, ручьи, щепки в водоворотах.
Вике расплывается в улыбке, отворачивается, закрывает лицо сгибом локтя.
Постель вокруг нас полна жарких тлеющих листьев, комната сквозит тенями и фантастическими лучами. Белые пуховики и одеяла громоздятся горами, синие тени на склонах, противоположных ночнику.
Выхожу покурить. Кругом сухо, сонно и пусто; одно из окон на лестнице открыто. Я высовываю голову наружу и обмираю. Жаркая ночь в лунных полянах. Черные леса, холмы, мосты и полное безветрие от земли до неба. Золотистые молекулы жиров на небе пучатся и рассыпаются.
Нашего новенького «мерседеса» на стоянке как не бывало, а вместо него грустно и печально стоит в столбе света новенький «ауди», и над ним кружатся пылинки.
* * *
Некоторые школы учат, что вы должны думать о своем деле двадцать четыре часа – не дышать, не жить. Моя школа научила меня, что я должен сначала дышать и жить, а потом уж заниматься своим делом. Нет?
Сейчас семь часов утра, Вике еще спит, а под окном нашего номера растут черные пионы. Еще не жарко, а постельное белье здесь льняное и сиреневое.
Пусть каждый ищет свою Манон, как хочет. Я же нашел ее в Вике, и на этом ставлю в деле точку.
Стаут
Банжорна!!!…
Я на работе.
Погода сегодня просто какая-то бешеная
Наконец-то дождик пошел, давно пора
Добиваем до верхней границы похоже
Когда видишь такое в начале сессии —:(
Даа, похоже добиваем или ложный пробой
«Стекло-стакан-стопарик». 1.2250.
Лимитку туда – и пирамиду.
Всех начальников на мыло. Пошел совещаться
А крест Харами на четырехчасовом тебе ни о чем не говорит? Ну и что, неужели даже теперь мы таки продолжим лезть вверх?
да какого черта
Дайте мне, пожалуйста, мыло и веревку. Вы что, вешаться собрались? Нет, блин, сейчас помоюсь и в горы!
Не надо только про горы.
Дайош разворот!…
груженые уходим:))
А CHF между тем все фракталы перебил, я 1.2666 имею в виду, например.
Дайте мне точку опоры, и я переверну евру.
По крайней мере, за этот уровень хорошо борются.
* * *
Мне звонят с незнакомого телефона.
– Алло, это мама Лины.
Мама Лины. Представляю: вороватая тетка в китайском пуховике. Когда видишь ее, вспоминается период полураспада атомов.
– Лина третий день не появляется дома. Я нашла ваш телефон и решила позвонить, может, она у вас?…
Напряженный голос, не знает куда податься. Негодовать ей, или тревожиться, или качать истерику: в суд подам, несовершеннолетняя, все дела?
И тут до меня доходит: третий день нет?
– Нет, она не у меня, – говорю я, – с чего вы взяли? Я понятия не имею, где она.
– Я думала, она у вас.
– А когда она ушла? – и внутри становится холодно, нарастает паника.
– Вроде бы позавчера. Погодите-ка…
– Слушайте, но так нельзя. А вдруг с ней что-нибудь случилось?
– Вот и я думаю. Решила вам позвонить. Ведь… в общем, если я заявлю в полицию, то вам ведь несдобровать, да?
– Вы понимаете, что вы говорите?! – кричу я на весь офис так, что народ оборачивается. – У вас дочь пропала, а вы думаете о том, кому будет сдобровать, а кому несдобровать!! Звоните в полицию, это раз; а во-вторых, держите меня в курсе.
Больше всего я ненавижу в людях эту вялую безответственность. Нате пожалуйста: дочь ходит трое суток неизвестно где, а она «думала».
«Я думала, она у вас». Да ничего она не думала.
Меня накрывает и начинает трясти.
Встаю. Иду в туалет. Люди искоса, украдкой поглядывают. Когда я только начинал, меня дико бесило, что на меня пялятся. Вообще меня добивала вся эта атмосфера, когда все сидят рядом и всем видно, кто как. Но я вовремя понял: только начни из-за этого париться, и скукожишься, как использованный гандон.
Дух – вот что главное. Иначе ничего не будет.
Но иногда появляются такие, типа, дырки, особенно когда что-то вне работы не ладится. И тогда, блин, хреново. Тогда сразу начинает казаться, что все взгляды на тебя. Что все пялятся, опять как когда-то. Когда ты был новичком. Тогда ты берешь газету и идешь в туалет. Запираешься там в кабинке. Скорчиваешься. И сидишь минут пятнадцать, тупо пялясь в какую-нибудь статью. И только когда внутри унимается, это значит, что ты, типа, своего внутреннего дракона накормил седативами. И ты выныриваешь обратно и проходишь на свое место.
Но на этот раз все не так, все не как было, все хуже некуда, все совсем никуда не годится, потому что, сколько я ни сижу, сколько ни пялюсь в идиотскую статью из отдела культуры (что ни слово, то ипостась или постмодерн), я не могу не то что сосредоточиться или там успокоиться, я вообще не могу верхней челюстью, бллин, попасть по нижней. И я сижу так пятнадцать минут, обхватив голову коленками, и мне становится все поганей и поганей, потому что я понимаю, что если девчонки нет третий день, то, скорее всего…
Беру мобилу. Звоню по номеру, с которого мне звонила мать Лины. Но там одни длинные гудки.
Черта лысого! Какого черта?
Выскакиваю из туалета и нарываюсь на начальника.
– На тебе лица нет, – говорит он с сочувствием.
– Дома неприятности, – отвечаю я.
– А-а, – говорит начальник. – Так тебе, может, уйти надо?
– Слушай, честно говоря…
– Так иди, – говорит начальник. – У тебя там как вообще?
– Там вообще – супер.
– Ну так и вали домой. Только предупреди секретаря.
– Спасибо, – говорю я от всей души.
* * *
Солнце печет. Через три минуты я уже в телефоне-автомате. Набираю полицию.
– Алло, – говорю. – Пропала девушка… Три дня никто не видел…
– Лина Лаут? – прерывают меня сразу.
– Да, да! Вы ее нашли?!
– А вы кто?
У меня все обрывается внутри. Грязный алюминий. Разбухший телефонный справочник, строчки расползаются в разные стороны.
– Моя фамилия Ставицки, – говорю я.
– Ага! Мы вас как раз ищем, на работе вас нет.
