Одна конопатая девчушка, с красными варежками, подвешенными
через шею на тесёмке, чтоб не обронить, оглянулась на взрослого, шмыгнула
носом. Лет ей было восемь-девять, в разинутом рту зубы торчали через один – ещё
не выросли.
– Шторожко! – звонко крикнула она, произнося «ш»
вместо «с».
Все дети затихли, обернувшись на чужого.
Выражение лиц было одинаковое: напуганное и в то же время
восторженное. Воспользовавшись паузой, Полкашка сунула в рот леденец – надо
полагать, гонорар за сказку.
– Ну чаво вылупилша? – сердито сказала
щербатая. – Иди куды шёл.
– Иду-иду. Только сопли подбери, – засмеялся
Фандорин и вытер девчонке нос её же красной варежкой.
Вышел на середину, посмотрел в небо и замер. Такие яркие
звёзды и в таком количестве он прежде видел лишь в полуденных морях. Но здесь,
подсвеченное белизной снега, небо было не беспросветно чёрным, как на юге, а
отливающим голубизной. Небо в этих краях живее и теплее земли, поёживаясь от
холода, подумал Фандорин.
Как там урядник – один, в тёмном лесу? Упустит юродивого –
беда.
Ещё сам бы не пропал…
В Богомилово!
Ульян вернулся заполночь, усталый, злой, весь покрытый
инеем.
Матерно, не по-раскольничьи ругаясь, рассказал, что шёл по
следу Лаврентия до лесного озера, а там налетел лиходуй — так в здешних местах
называют короткую, но буйную метель, вроде шквала на море. Залепило глаза,
закрутило. Десяти минут не мело, а всю лыжню засыпало. Куда идти, непонятно.
Порыскал-порыскал, да разве в темноте углядишь?
– Ушёл, пёс! То ли вправду в Богомилово, как
деревенским сказал. То ли вверх, на Лосьму. А может, в Данилов Скит повернул,
там кликуш полно. Им хоть в землю, хоть в огонь.
– Почему к-кликуш? – быстро спросил Фандорин,
натягивая шубу.
На ночлег всех разместили кого куда. Эраст Петрович ложиться
не собирался, потому остался в конюшне, при лошадях. Кириллу как почётную
гостью приютил староста. Прочих приезжих разобрали по крестьянским домам.
– В скиту вдовицы-старушки спасаются, век доживают. С
утра до вечера молятся, свечки жгут. Самая публика для Лаврентия.
– Что в Лосьме? – уже на ходу продолжал выяснять
Фандорин. Остановился у сенного сарая, свистнул.
– Возчики живут. От Архангельска до Ярославля ходят.
Народец тёртый… Да что вы на месте-то не стоите? И так с ног валюся, –
осерчал урядник.
Сверху высунулась круглая голова Масы, из-за уха торчала
соломинка.
– Хаяку. Дэру дзо!
[28]
– приказал ему
Эраст Петрович. – А что в Богомилово?
Недовольно ворча и кряхтя, однако и не подумав перечить,
японец стал спускаться по приставной лестнице.
– Большая деревня, богатая. На реке стоит. Писчики там.
Книги старинные переписывают – тетради с молитвами, жития… Куда вы меня тащите?
Фандорин подтолкнул его к конюшне.
– Выводи, з-запрягай. Едем.
– Куда?
– В Богомилово. Далеко до него?
– По реке сорок вёрст.
– Тем б-более.
– А почём вы знаете, что он в Богомилово пошёл?
– Старушек живьём в могилу не загонишь, не та
аудитория. Это раз, – наскоро объяснил Эраст Петрович, помогая надевать на
коня упряжь. – С возчиками пропаганда самозакопания тоже не пройдёт. Это
два. А книгописцы – то, что ему нужно. Сидят на одном месте, вся жизнь в
с-старине. Да и про предсмертную записку забывать не будем. «А вашим новым
законам повиноваться никогда не можем, но желаем паче за Христа умерети».
Помнишь? Это три. В Богомилово! Скорей!
Но очень уж скоро не получилось. Одинцовский конь, накануне
пробивавший путь первым, ободрал бабки, и троих седоков ему было не увезти.
Пошли будить Крыжова. Тот сначала и слушать не хотел,
говорил, что ночью будет метель, до Богомилова все одно не доехать. В том же
доме, где ночевал Лев Сократович, разместился и Евпатьев со своим кучером.
Проснулся, принял участие в дискуссии. Никифор Андронович твёрдо объявил, что
поедет и что нужно поднимать земского статистика – Кохановский не захочет
отстать. Да и психиатра бросать в Мазилове нельзя, обидится.
В общем, отправились по домам опрашивать всех. Крыжов
агитировал подождать до утра, Евпатьев убеждал, что метели бояться нечего, в
крайнем случае можно будет укрыться в лесу.
На все эти хождения было потрачено не меньше часа, но в
конце концов в дорогу засобирались все, даже благочинный с дьяконом. Кириллу с
девочкой будить не хотели, но в доме старосты горел свет, там всё одно не
спали, поэтому Никифор Андронович заглянул, спросил.
– В Богомилово? Поеду, – сказала Кирилла. –
Никогда не бывала, а село, говорят, славное, христолюбивое. Полкашка, бери
узелок!
Тут и Крыжов не выдержал:
– Чёрт с вами со всеми! Пропадать так вместе!
Пропасть, конечно, не пропали, но и до места не доехали.
Прав оказался Лев Сократович.
Перед рассветом, примерно на середине дороги, на реку
обрушился снежный заряд. Исчезло всё: небо, лес, берег реки. Фандорин едва мог
разглядеть сквозь бешено несущиеся белые хлопья круп лошади. Вместо Одинцова,
спавшего сзади, под тулупом, вмиг вырос сугроб.
Куда править, стало не видно, пришлось остановиться.
Из ниоткуда, перекрывая вой ветра, донёсся голос Крыжова:
– Влево! Влево! Все влево!
Слева, под крутым обрывом, действительно, было относительно
тихо. Повозки одна за другой вынырнули из вихрящегося снеговорота, сбились
полукругом.
– Ну и чего вы добились? – сердито крикнул Лев
Сократович. – Лаврентий-то лесом, поди, проскочил, а мы встали. Двадцать с
гаком вёрст до Мазилова, почти столько же до Богомилова!
– Это опасно? – нервно спросил доктор Шешулин,
смахивая с бородки снег. – Я читал, метель может продолжаться и два, и три
дня…
Евпатьев втянул носом воздух.
– Нет, эта не затяжная. Часов на пять, на шесть.
Ничего, переждём. Вон там, под кручей, огонь развести, туда не задувает. Опять
же можно по очереди у меня в кибитке греться.
