— Все нормально.
— Хотела бы я смириться, но во мне осталось столько злости! Я думала, что буду праведной и мудрой, но вместо этого я завидую тебе и злюсь на свою семью. Все так запуталось, но теперь с этим покончено, — говорит она, зарываясь лицом в мое плечо.
Я обхватываю ее руками.
— Ты была собой, Миррен. Большего и не надо.
— Мне нужно идти. Я больше не могу тут оставаться. Я пойду к морю.
Нет, пожалуйста.
Не уходи. Не покидай меня, Миррен, Миррен!
Ты нужна мне.
Вот что я хочу сказать, прокричать. Но молчу.
Мне хочется истечь кровью на полу в гостиной или растаять в лужу от горя.
Но этого я тоже не делаю. Не жалуюсь и не требую сочувствия.
Вместо этого я плачу. Плачу, обнимаю Миррен и целую ее в теплую щеку, пытаясь запомнить ее лицо.
Мы держимся за руки, идя втроем на маленький пляж.
Там нас ждет Гат. Его профиль выделяется на фоне ясного неба. Таким я и запомню его навсегда. Он поворачивается и улыбается мне. Бежит и поднимает меня на руки, кружа, словно мы что-то празднуем. Словно мы счастливая влюбленная пара и пришли повеселиться на пляже.
Я уже не всхлипываю, но слезы фонтаном льются из моих глаз. Джонни расстегивает рубашку и протягивает мне.
— Вытри сопли, — по-доброму говорит брат.
Миррен снимает платье и стоит в купальнике.
— Не могу поверить, что ты выбрала для этого случая бикини, — говорит Гат, все еще обнимая меня.
— Вот ненормальная, — добавляет Джонни.
— Я люблю этот купальник, — улыбается Миррен. — Купила его в Эдгартауне летом-номер-пятнадцать. Помнишь, Кади?
Оказывается, помню.
Нам было безумно скучно; малышня взяла велосипеды напрокат, чтобы отправиться на живописную прогулку в Оук Блафс, и мы понятия не имели, когда они вернутся. Нам пришлось ждать, чтобы увезти их обратно на лодке. Короче говоря, мы пошли за ирисками, присмотрели ветровые конусы для лодки и наконец пошли в магазин для туристов и стали примерять самые крошечные купальники, которые там были.
— У нее на заднице написано «Винъярд для Влюбленных», — говорю я Джонни.
Миррен поворачивается, подтверждая мои слова.
— Блеск славы и все такое, — говорит она не без горечи в голосе.
Подходит, целует меня в щеку и говорит:
— Будь немного добрее, чем должна, Кади, и все будет хорошо.
— И никогда не ешь того, что крупнее твоей задницы! — кричит Джонни. Он быстро меня обнимает и скидывает обувь. Они вдвоем заходят в море.
Я поворачиваюсь к Гату:
— Ты тоже уходишь?
Он кивает.
— Мне так жаль, Гат. Мне очень-очень жаль, и я никогда не смогу загладить свою вину перед тобой.
Он целует меня, и я чувствую, как он дрожит, потому обнимаю его обеими руками, будто могу отменить исчезновение, будто могу заставить этот момент продлиться, но его кожа холодна и влажна от слез, и я знаю, что он уходит.
Хорошо быть любимой, хоть это не продлится долго.
Хорошо знать, что давным-давно жили-были Гат и я.
Затем он срывается с места, и я не могу вынести разлуку с ним, не могу поверить, что это конец. Не может быть, что мы никогда больше не будем вместе, ведь наша любовь реальна. У сказок должен быть счастливый конец.
Но нет.
Он покидает меня.
Конечно, ведь он уже мертв.
Сказка давно закончилась.
Гат бежит в море, не оглядываясь, погружаясь в воду в одежде, ныряя в небольшие волны.
Вот Лжецы выплывают из залива — прямо в открытый океан. Солнце светит высоко в небе и блестит на воде: такое яркое, такое яркое. А затем они ныряют… или еще раз… или еще… и пропадают.
Я осталась на южном берегу острова Бичвуд. Я на маленьком пляже, одна.
85
Я сплю много дней. Не могу встать.
Открываю глаза — на улице светло.
Открываю глаза — на улице темно.
Наконец я поднимаюсь. Смотрю на свое отражение в зеркале в ванной, мои волосы уже не черные. Цвет поблек до ржаво-коричневого со светлыми корнями. Моя кожа в веснушках, а губы обгорели.
Я не знаю, кто эта девушка в зеркале.
Бош, Грендель и Поппи следуют за мной к входной двери, тяжело дыша и помахивая хвостиками. На кухне Нового Клермонта тетушки готовят бутерброды для пикника. Джинни моет холодильник. Эд кладет бутылки лимонада и имбирный эль в кулер.
Эд.
Привет, Эд.
Он машет мне. Открывает бутылку эля и протягивает Кэрри. Роется в холодильнике, чтобы достать еще один пакет льда.
Бонни читает, а Либерти режет помидоры. Два пирога, один шоколадный, другой ванильный, лежат в фирменных коробках на стойке. Я поздравляю близняшек с днем рождения.
Бонни поднимает взгляд от книги «Коллективные явления».
— Тебе уже лучше? — спрашивает она меня.
— Да.
— Непохоже.
— Заткнись.
— Бонни — язва, и с этим ничего не поделаешь, — говорит Либерти. — Но мы собираемся сегодня кататься на камере; если хочешь, айда с нами.
— Хорошо, — киваю я.
— Ты не можешь садиться за руль, так что вести лодку будем мы.
— Договорились.
Мамочка заключает меня в долгие тревожные объятия, но я ничего не говорю.
Еще рано. Наверное, я не скоро буду готова.
Как бы то ни было, она знает, что я вспомнила.
Она знала еще тогда, когда подошла к дверям моей комнаты.
Я беру булочку, которую она оставила с завтрака, и наливаю себе апельсиновый сок из холодильника.
Нахожу ручку и пишу на ладонях.
На левой: «Будь немного». На правой: «Добрее».
Снаружи Тафт и Уилл шалят в японском садике. Они ищут необычные камни. Я присоединяюсь к ним. Они приказывают мне искать драгоценные и те, из которых получатся наконечники.
Тафт дарит мне фиолетовый камушек, так как помнит, что я такие люблю. Я прячу его в карман.
86
В тот день мы с дедушкой выбрались в Эдгартаун. Бесс настаивает, чтобы отвезти нас, но, когда мы отправляемся в путь, уходит по своим делам. Я выбираю симпатичные сумки из ткани для близняшек, а дедушка настаивает на покупке книжки со сказками для меня.
— Я вижу, там впереди Эд! — говорю я, пока мы ждем у кассы.
