Но совету Рене я перебралась в лучшую гостиницу, где живут иностранные студенты. Рене подозревает, что кто-то на мне экономит: обкрадывание стипендиатов – обычное дело здесь. Взять тот же поезд: это должен был быть экспресс, первый класс, с чистой постелью и нормальным туалетом».
«Свободного времени у меня очень много. Я забаррикадировалась в своей комнате и поглощаю запас печенья. Неделю как-то переживу. Я требую, чтоб меня перевели в нормальную больницу и оставили в этой гостинице. Я не намерена влачить здесь жалкое существование целых три месяца – обратный билет поменять я не могу.
В китайской провинции люди не бунтуют: непокорные иногда просто исчезают, дабы не подавать дурного примера другим. Яцек, я нахожусь за тысячу километров от Пекина, в консульстве обо мне не знают. Я тоже не знаю, чем рискую. Никто ничего не хочет обсуждать: я о своем, а Пикси словно не слышит меня. Она показывает мне документы, печати, мол, у нее все в порядке – все о'кей, о'кей. В общем, белое слово против желтого…
В гостинице живут немец и канадец, у них есть видеокамера, и они пообещали снимать всех, кто приблизится к двери моей комнаты. Они и отправят тебе это письмо. Надеюсь, дойдет, если только на почте его не сожрет цензура».
«Соседи, немей и канадец, – геи, и снимают они в основном себя, свой медовый месяц. Они, собственно, недавно познакомились. Парни приносят мне теплую еду и чай – если только не забываются в экстазе. Drang nach Osten, анальный натиск на Восток.
Наконец стипендиатами заинтересовались политики. Яне знаю, кто они такие, но, судя по всему, они тоже не очень-то в курсе, кто я. Им кажется, что коль я отважилась на такой шаг, значит, за моей спиной стоит кто-то важный. Я не открыла – ответила из-за дверей, что работаю для военных. Как бы там ни было, а госпиталь на ул. Шасеров, где я когда – то проходила практику, относится все же к военному ведомству… Ума не приложу, как мне это пришло в голову, но я сказала, что подчиняюсь военному атташе и не выйду, пока мне не гарантируют надлежащих условий труда. За дверью воцарилась тишина – должно быть, они ушли на цыпочках.
На следующее утро меня ждала машина с занавесками – они вешают на окна такие этнические кружавчики для особо важных пассажиров. Мы поехали в клинику традиционной медицины. Ко мне уже очереди пациентов: разошелся слух, что у докторши из Болян (т. е. из Польши) – не больно. Китайские врачи не церемонятся – вонзают иглы, словно кинжалы, для них важен результат. Я многому учусь, особенно по части диагностики. Возвращаюсь домой ночью, правлю свои заметки и засыпаю как убитая. Я счастлива. Вероятно, я счастлива, когда устаю (спасибо, что разбудил тогда, ха-ха-ха, я бы вовек не проснулась).
Ты спрашивал, почему лечение акупунктурой применяют не повсеместно. Судя по тому, что вижу я, так лечит последнее поколение. Мао, разорив страну, приказал возвращаться к традициям, а традиции здесь – это иглы и зелья, ничего другого у них не было. Получается, что благодаря упадку возродилась акупунктура. Теперь, во времена подъема страны, приходит вера в западные средства лечения и, согласно китайской философии перемен, акупунктура вновь клонится к упадку. Почитай «И-Цзин»,
[16]
там тоже говорится о том, что успех является началом упадка, а упадок дает начало победе. В результате акупунктура в изгнании покорит Запад, как покорил его тибетский буддизм. Знаешь, сколько здесь профессор берет за визит? Несколько центов. А на Западе – несколько десятков долларов. Серебряная игла акупунктуры станет еще и магнитной, притягивающей бизнес; и сейчас эта игла указывает китайским специалистам, что следует иммигрировать на Запад. Возможно, и у меня есть будущее. А у нас?
Привет тебе от Рене, он видел твои письма и по почерку определил твой характер: выдержка, рассудительность (?), страстность. Ты должен есть больше шоколада, чтобы сохранить энергию. Целую, еще месяц.
Пикси я не вижу, может быть, у меня уже нет опекунов».
«Ты не поверишь: Рене решил вернуться в Европу. Он написал в бельгийский городок, где пациентов лечат не в больницах, а на дому. Со времен Средневековья обитатели Гееля принимают к себе на жительство больных. Рене они крепко удивятся. Почему этот закоренелый «китаец» возвращается? Возможно, это выздоровление, а возможно, рецидив болезни… По – видимому, пришло время и ему улетать отсюда. Мы с ним подружились. Я вернусь через неделю, я перееду к тебе, но будем считать, что это временно. Жить вместе после месяца деловых встреч и одной только ночи – нездорово. Вредные привычки – это нездорово, особенно после того, как от них отвыкаешь, не так ли?»
Последние дни Клара провела в Пекине. Охотнее всего она бы отсыпалась, компенсируя все те ночи, когда, лишая себя сна, грызла гранит науки, но ей хотелось посмотреть достопримечательности столицы этой удивительной страны. Рекламные листовки, приглашающие на экскурсии к Китайской стене, она сразу выбросила – и так чувствовала себя окруженной стеной китайцев.
Выходя из привокзальной гостиницы, Клара продиралась через баррикады картонных коробок, в которых обосновались бездомные. Они маркером указывали на них свой возраст и что умеют делать в надежде, что кто-нибудь наймет их хотя бы на несколько часов работы. Немного дальше в металлических клетках спали опоссумы, похожие на собак, кролики, кошки – свежее мясо для уличных ресторанчиков.
Под больницами, как правило, располагались целые семьи деревенских жителей. Часто среди них были тяжелобольные, ожидавшие своей очереди занять койку, каждая из которых, как и сами больницы, функционировала в три смены: больной, лежавший на ней с утра, освобождал ее после обеда, а послеобеденный пациент уходил до полуночи. Клара, наблюдая в окно эти героические островки молчаливого страдания, начинала понимать, что в этом не было ничего унизительного. В Китае пассивность – не поражение, а терпеливое усилие, требующее не меньше энергии, нежели активная уличная возня. Энергия необходима для битвы с невидимым временем, короткие стрелы которого, именуемые стрелками часов, указывают не на часы и минуты, а на нас – как на преходящее явление в окружающей жизни.
– Один билет в Летний дворец, пожалуйста.
Кларе нравилось говорить по-китайски. Она уже могла объясниться по какому-нибудь несложному вопросу, прочитать газетные заголовки. Она даже нашла определенный резон в том, что прежде казалось ей азиатским чудачеством, – когда значение одного и того же слова менялось в зависимости от высоты произносимого звука. По большому счету, и по-польски, например, «не могу дождаться», сказанное из чистой вежливости или выражающее надежду, означает совсем не одно и то же. Она не могла почувствовать истинный тон слов в письмах Яцека, поскольку в конверте с датами на почтовом штемпеле они отражали не суть, а срок их весьма условной совместной жизни. Впрочем, если бы не он, Клара после трехмесячного отсутствия возвращалась бы в какую-то пустую квартиру, даже без мебели – ведь ее мебель была на складе хранения.
