– Бытовуха… ну конечно же. А баба и не собирается приезжать его уговаривать. Ведь лучше быть вдовой, чем разведенкой. Оно пристойнее как-то, – заметил хирург.
Кларе уже пора было возвращаться в свою пропитанную запахом лекарств квартиру, где ее ждала изъеденная раком до самого мозга мать. Она не могла выбирать между ее последними днями на этом свете и той жизнью, которая догорала сейчас в операционной. После четырех часов кровотечения у пана Дарека начался бред, и психиатр мог наконец разрешить оперативное вмешательство. Черный костюм больного и забрызганные рвотой лаковые туфли без шнурков были отправлены в камеру хранения.
Клара прохаживалась по коридору, залитому утренним солнцем, которое, как ей казалось, выжигает из нее ночной кошмар.
– Здравствуй, дорогая, – услышала она рядом теплый, сердечный голос профессора Кавецкого.
Он, как всегда неразлучный со своим кожаным сундучком, направлялся к операционной, на ходу снимая плащ и разматывая шарф. Профессора считали чудаком и фантазером, выискивающим в самых обыкновенных болезнях истинные, по его мнению, причины их возникновения. Открыв кабинет акупунктуры, профессор тем самым отдалился от традиционной медицины и добровольно обрек себя на изгнание из круга серьезных врачей. Его вызывали только в самых безнадежных случаях, когда все известные методы лечения были исчерпаны и больному, как говорится, «за счет заведения» предоставлялся некий альтернативный метод, а Кавецкому – возможность лишний раз продемонстрировать его безрезультатность. Клара год работала с профессором в хирургии, прежде чем он занялся своим китайским ремеслом. Теперь при каждой случайной встрече в больнице он предлагал ей стать его ассистенткой. Клара недоумевала, откуда такое внимание к ней.
В тот раз профессор многозначительно улыбнулся Кларе, но ничего не сказал.
– Я согласна, пан профессор! – крикнула она ему вслед. – Но при одном условии: скажите, почему именно я?
– Потому что вы мне нравитесь, – ответил он, не оборачиваясь.
Сколько Клара себя помнила, она всегда хотела быть врачом. И специализацию выбрала еще в детстве, рисуя на куклах красным мелком послеоперационные шрамы и отметины. Теперь, в двадцать семь лет, она была хирургом. Призвание обернулось неурочными вызовами на работу, ночными дежурствами по графику и вне его, когда нужно было кого-нибудь заменить. А тут еще заболела мать. Клара посвящала ей все свое время, зная, что при таком диагнозе на жизнь, точнее, на умирание, остается полгода. Будучи еще в здравом рассудке, мать хотела облегчить дочери участь и просила поместить ее в хоспис. Когда метастазы дошли до легких и мозга, мать начала падать с кровати – словно инстинктивно стремясь поближе к земле, чтобы прекратить страдания. Клара вкалывала ей максимальные дозы морфия, но боль усиливалась, все безжалостнее разрывая спайку между душой и телом.
Клара перешла работать в «скорую», чтобы можно было больше времени уделять матери. Вылечить ее было невозможно – об этом никто и не заикался, кроме совсем уж отъявленных шарлатанов. Клара терзалась мыслями о том, что вовремя не заметила симптомов, свидетельствующих о начале болезни: покалывание, головокружение, тошнота… К ней навязчиво возвращался голос профессора Кавецкого с его мантрой: «Для медицины болезнь – это зафиксированная неполадка в работе органа. Акупунктура же занимается предваряющими ее симптомами, первыми функциональными нарушениями в организме. Поздно лечить уже развившуюся болезнь – умнее сделать все, чтобы предупредить ее».
Клара не жалела о том, что бросила хирургию. После сосредоточенного напряжения на операциях она не умела, как другие, расслабиться, притормозить, выпить… «Я не гожусь для этой работы. Она меня переутомляет». Однажды она увидела себя со стороны, после того как, удаляя аппендикс, едва удержалась, чтобы не вырезать пациенту все остальные органы – с целью профилактики. «Скорая» тоже утомляла ее – было много тяжелобольных, пострадавших в авариях… Кларе все время казалось, что ее помощь приходит слишком поздно. После работы, поворачивая ключ в заржавленном замке, она тоже чувствовала себя опоздавшей. Не сумела спасти собственную мать, не уберегла ее от болезни – какой же из нее врач?
Клара пошла к Кавецкому, потому что идти было больше некуда. Она постепенно отдалялась от медицины: из хирургии в «скорую», из «скорой» в поликлинику, а закончит, может статься, в какой-нибудь фармацевтической фирме… Будет торговать пилюлями. Ее будут возить, будут хорошо платить… Те из знакомых врачей, которые уже занялись этим, твердили, защищая себя: «На что-то ведь надо жить, правда?» В случае Клары еще был вопрос: «Зачем?» С этим вопросом она готовилась к смерти матери.
– Пан профессор, скажите хоть теперь, почему вы предложили мне у вас работать? – Говоря это, Клара училась измерять тело пациента с помощью большого пальца.
– Ответ – в ваших руках. Я сразу понял, что эти руки мне сгодятся. – Он подал ей серебряную иглу с золотой насадкой. – Тому, что вы усвоили за три месяца, я посвятил целый год. Закройте глаза. – Он приложил ее ладонь к боку мальчишки-пациента. – Двигайте пальцами… вот здесь, чувствуете? – Он нежно вел ее руку.
– Да. – Кларе и в голову не приходило, что придется заново изучать строение человеческого тела, да еще методом Брайля. – Точки, в которые надлежит колоть… они теплее. Чуточку теплее.
– На полградуса! Энергия! Энергия – вот что дает нам жизнь! – Профессор любил рассуждать о неуловимой энергии, сотрясающей мир судорогой жизни.
В присутствии посторонних он маскировал свой энтузиазм и слово «энергия» заменял на «функционирование». В кругу учеников, нисколько не стесняясь, он издевался над традиционной медициной, ничего не желающей знать о меридианах энергии:
– О, эти меридианы – хрупкие пути энергии, пути, переплетающиеся в каждом живом организме…
В клеенчатом фартуке, плотно охватывающем живот, профессор метался вокруг пациента, разъясняя действие акупунктуры. Он смахивал на ребенка, поглощенного устройством игрушки. Вероятно, иглы длиной в несколько сантиметров в воображении Кавецкого представлялись высоковольтными столбами, которые он вбивал в пространство человеческого тела, пересеченное холмиками и углублениями, и затем ждал, когда между ними побежит ток целительной энергии. Сбоив энергетических потоках, по его мнению, приводили к ослаблению органов, а ослабленные органы, в свою очередь, еще больше блокировали энергетические потоки, что в результате вело к болезням и смерти.
После похорон матери, навещая могилу, Клара собирала с могилы замерзшие букеты и венки. Пронизывающий ветер развевал ленты: «Дорогой пани профессору от воспитанников Второго медицинского», «Нашей наставнице – выпускники 1985 года»… Клара то и дело останавливалась передохнуть, утереть слезы, стоявшие в глазах.
В боковой аллейке, неподалеку от мусорных баков, она заметила белый памятник, на котором не было имени, фамилии, дат рождения и смерти, а только одно слово, выгравированное большими черными буквами: МАМА. Все остальные надгробия, исписанные сверху донизу, вдруг показались Кларе учетными карточками, непостижимым образом выросшими из земли. Она присела на небольшую скамейку у горы выброшенных венков с траурной парчой и расплакалась, больше не сдерживая слез. Она прикрывала рот скомканной перчаткой, кусая ее зубами, как эпилептик кляп, и сотрясаясь от рыданий и холода. В этом приступе печали Клара вдруг до ужаса отчетливо осознала свое одиночество. Отец не прилетел из Австралии на похороны. Клара была пятилетней девчушкой, когда он сбежал от них. С того времени они виделись всего два или три раза. Павел, друг-однокашник, практикует в Штатах. У Иоанны после рождения ребенка нет времени для Клары. А сама она, отказавшись от всех амбиций, станет теперь акупунктурщицей, посмешищем для других, может, и менее способных коллег, но подтвердивших свою специализацию. Она ведь начинала вместе с ними и была ничем не хуже их, однако выбилась из колеи. После смерти матери у нее осталась квартира, то ни единого источника дохода – и никого рядом.
