Дмитрий Данилович проводил Прыжова взглядом:
– На левой. Только скелет к Пашке никакого отношения не имеет. Пашка из деревни письмо прислал, что женился. Понимаешь?
– Понимаю, – сказала Сашенька с сожалением – ничего нового выяснить Дмитрию Даниловичу не удалось. – Не понимаю другого. Зачем ты напился?
– Потому что люблю тебя. И Клашу люблю. И преподавать люблю. А все, что люблю, вдруг полетело под откос. Ты возненавидела Клашеньку…
– Ну хорошо, так и быть, пусть пока остается…
Но Дмитрию Даниловичу было не остановиться:
– С кафедры поперли. А мне сорок пять! Уже! Понимаешь? Пушкин в мои годы давно покойником был! И Лермонтов…
– Значит, радуйся, что жив…
– Жив! Но ничего, ничего не совершил! И ни на что не гожусь! Понимаешь?
– Диди!
– Не понимаешь! Один Лешич понимает. Хороший он. Очень! А я ведь его ревновал. Как пожалует в гости, у меня кишки от возмущения начинают друг с дружкой здороваться. За столом неудобно сидеть. Сижу и мучаюсь, а выйти боюсь. Потому что он любит тебя!
– Не говори глупостей…
– А то сама не знаешь!
– Послушай…
– Да слышал уже сто раз! Если бы ты захотела, вышла бы за него, а не за меня.
– Правильно. Молодец!
– Но ведь Лешич тебя любит! И тебе сие приятно…
– Диди…
– Да и ладно! Во всем есть положительное, даже в отрицательном. Кто бы, кроме Лешича, меня сегодня выслушал? Не Спасову же идти плакаться? И помог мне Лешич здорово. Я ведь всех этих околоточных, городовых, извозчиков боюсь. Да-да! Не смейся! Они будто с Луны прилетели. Как разговаривать с ними – не знаю.
– Не придумывай!
– Нет, конечно, приказать: «Подай-ка, любезнейший, два шницеля и графинчик водки» – я могу, спору нет! А по душам, по-человечески с ними не умею. Тебе вот завидую! Нарядилась в сарафан, пошла на рынок торговаться. А я вне фрака словно и не существую. Но они ведь тоже люди. Взять, например, Климента! Преинтереснейший субъект. Из крестьян в солдаты, попал на Кавказ, в самое пекло, оттуда в Крым. Севастополь, Балаклава! Сражался геройски! В поручики выбился. После отставки в полицию пойти не испугался. Все про всех в околотке знает, мышь мимо него не проскочит…
– Хорошая у вас была гувернантка. – Прыжов не спеша вернулся в свое кресло. – Невинная аки младенец. Наломаю, говорит, спичек и отравлюсь. Потому что обесчещена.
– Только не в моем доме! – сверкнула глазами Сашенька. – Пусть немедленно собирает вещи!
– Никак пока не может. Пребывает в полуобморочном состоянии.
– Раз спички ломать в состоянии…
– Не волнуйся, – успокоительно махнул рукой Лешич. – Я провел беседу. Объяснил, что спички теперь не те
[41]
, отравиться не отравится, только пронесет.
– А что с ней приключилось? – заинтересовался Диди.
– С полюбовником поругалась, – отрезала Сашенька.
– Полюбовник, между прочим, подлец, – заметил Лешич. – Да какой! Пробу негде ставить.
– Жаль, – вздохнул князь. – Такая красивая девушка.
Сашенька сжала кулаки. Вот они, мужчины! Секунду назад жаловался, что ни на что не годен, а теперь слюни по институткам пускает.
– Очень красивая, – согласился с Диди Прыжов. – Я как-то не обращал на нее внимания, а сегодня, когда в проеме стояла, так свет удачно падал…
Собственные остренькие ногти больно впились Сашеньке в руку. Это еще что за новость? Лешич ее рыцарь!
– Этот подлец… Он ее обрюхатил? – предположил худшее Диди.
– Я тоже нечто подобное заподозрил, – улыбнулся Лешич. – Начал осторожно расспрашивать. Помочь-то девице надо! А у меня приятель есть, отлично выкидыши делает.
– Статья 1462-я, лишение всех особенных, личных и по состоянию присвоенных прав с отдачей в арестантские отделения от пяти до шести лет, – меланхолично напомнил Диди.
Лешич махнул рукой и продолжил:
– Аккуратно интересуюсь, не беременна ли? В ответ говорит, что точно не знает, но почти наверняка. Аж три раза целовались!
Диди с женой расхохотались.
– И чему только этих смолянок учат, – пробурчал князь.
– Сашенька, выгонять Наталью Ивановну нельзя, – сказал вдруг Лешич. – Очень она порядочный и преданный вашей семье человек.
– Лешка! – воскликнул Диди. – Ты что, влюбился?
Прыжов пожал плечами:
– Пока не знаю! Просто прошу вас оставить ее на службе.
До Сашеньки столь же вероломное предательство довелось испытать, пожалуй, лишь одной Марии Стюарт. Еще вчера этот подлец, этот ничтожный рыцарь клялся в любви! А сегодня, видите ли, свет удачно упал…
– Ни за что! – громко и четко сказала она.
– Ты совершаешь ошибку! Ужасную! Непоправимую! У Наташи… У Натальи Ивановны имелась весьма веская причина ударить этого Кондратова. Поверь!
– Я готова ее узнать, – недобрым голосом сообщила княгиня.
– Прости, Сашич! Не могу, дал слово. Но прошу тебя, умоляю не увольнять!
– Даже не обсуждается!
– Очень жаль! – металлическим тоном произнес Лешич. – Кстати, с каких это пор ты гуляешь по городу в сарафане?
– Сашенька по огурцы ходила. Клаша-то все болеет, – пояснил другу Диди.
– Вот как? – усмехнулся Лешич. Глаза его прищурились. Не по-доброму прищурились. – Не знал я, что огурцы на Марсовом поле растут!
Сашенька прикусила губу. В словах друга недвусмысленно прозвучала угроза. Угроза рассказать о ее похождениях Диди! Конечно, Лешич знает далеко не все. Однако мало ей не покажется.
– Знаете что? – она резко поднялась.
Любящие мужчины испуганно посмотрели на нее снизу вверх. Тарусова выдержала паузу. Потом улыбнулась:
– Пойдемте в столовую. Ужинать пора! А насчет Натальи Ивановны я, так и быть, подумаю.
Глава восьмая
– Итак, господа присяжные, перенесемся мысленно в то роковое воскресенье. Оно обещало стать самым светлым, самым радостным днем в жизни Антипа Муравкина. Как же – крещение первенца! Петра Антиповича! Однако именно за праздничным столом начались ужасные события, приведшие в итоге Антипа на скамью подсудимых. Брат моего подзащитного Сидор, выпившей на радостях лишку, поссорился со своим работодателем купцом Осетровым, а после спешного ухода последнего принялся домогаться собственной невестки Маруси. Можно ли удивляться, что Антип кинулся на брата с кулаками? Нет! Ни один муж не способен спокойно взирать на оскорбления, наносимые целомудрию его супруги, и тому есть немало примеров из истории. Да любой из вас, господа присяжные, поступил бы точно так же!
