Володя вдруг обхватил полы халата руками, Сашенька едва не упала.
– Мамулечка! Ум-моляю!
Княгиня присела, обняла сына, поцеловала:
– Тебя Наталья Ивановна подговорила такое сказать?
– Нет, мамочка, нет! – горячо возразил Володя и тут же проговорился: – Женька…
Еще один защитничек выискался!
– А ты знаешь, что врать нехорошо? – строго посмотрела на младшего Сашенька.
Володя потупился, а потом нехотя кивнул:
– Знаю, мама! Мне очень… Мне очень стыдно. Я Женьке говорил, что ты заругаешься. А он… А он меня…
– Ударил? – сверкнула глазами княгиня.
Врачи после Татьяны вынесли приговор – больше у Сашеньки детей не будет. И вдруг нечаянная радость… Как ни старалась Тарусова относиться к детям одинаково, поздний сын почему-то был милей остальных.
– Нет, мамуля, нет! Женя сказал, что, если я мужчина… А я ведь мужчина, правда?
– Правда, – вздохнула Сашенька.
– Если я мужчина, то должен пойти и сказать правду, даже если ты будешь ругаться. Вот и признаюсь: я самовольно ушел, а у Натальи Ивановны глаз на затылке нет.
Сашенька раздраженно вздохнула. Всегда злилась, когда пытались давить, а здесь прямо заговор! Вчера Лешич, сегодня мальчишки…
Спору нет: она порывиста, эмоциональна, решения принимает спонтанно, оттого не всегда они взвешенны. Но ведь Сашенька всегда права. Ну, почти всегда…
– Прости меня, мамочка, – захныкал Володя, не дождавшись ответа. – А Наталья Ивановна уже простила!
Далась им Наталья Ивановна. Защищают аки львы!
Как же Сашенька устала! Тянет и тянет воз, а ей вместо благодарности одни палки в колеса.
– А ты извинишься перед ней? – заикаясь от волнения, спросил Володя.
– Я подумаю…
Извиняться, конечно, не будет. Просто великодушно простит. В последний раз! И чтоб больше…
Придав лицу строгость с легким оттенком снисхождения, Сашенька взяла Володю за руку, чтобы вместе навестить Наталью Ивановну. Но из комнаты Татьяны раздался вдруг страшный грохот, а затем дружный хохот. Сашенька рывком распахнула дверь.
– Мамочка, не волнуйся! Мы спасали Обормота! – навстречу кинулась дочка с котенком в руках. – Кот наш – прирожденный скалолаз! Представляешь, забрался по оконной раме до самого карниза и принялся там гулять.
– Я испугался, полез спасать! – из-под штор, погребенных на полу, показалась голова Евгения. – Почти дотянулся, а Танька меня толкнула…
– Я за ноги схватила, чтобы не упал…
– Дура! Я щекотки боюсь…
– Сам дурак…
– В общем, мы полетели! – Евгений без малейших угрызений совести показал на обломки карниза.
– А Обормот? – ужаснулся Володя. – Он тоже упал? Он жив?
– Что ему будет? Он – кот! – усмехнулась Татьяна.
И только тут Сашенька увидела, что дочь разгуливает перед братьями в неглиже. Изящно обтягивающие ножки кружевные панталоны и почти прозрачная тонкая рубашка – вот и все, что было на бесстыжей девице.
– Татьяна! Немедленно одеться!
– Фи! В платье жарко!
– Но ведь Женя…
– А что Женя?
– Как не стыдно?
– Ты нас в детстве вместе купала! Что хотел, Женька давно уже разглядел!
– Женя, Володя! Марш к себе!
– Воспитывать будешь? – лениво поинтересовалась Таня, когда за братьями захлопнулась дверь.
– Боюсь, что поздно!
– Правильно! Ну как? Тебя уговорили оставить эту дрянь?
– Кого?
– Наталью, как ее…
– Замолчи! – Сашенька топнула ногой. – Чтобы я больше таких слов…
– Каких? Ты сама ее так называешь. Уговорили или нет?
– Тебя не касается.
– Тогда тебя не касается, во что я одета!
– Как ты разговариваешь с матерью? – Сашенька сорвалась в крик.
Понимала, что у Татьяны возраст «бурлит», сама такой была… Но ведь пыталась сдерживаться! Как могла, конечно…
– Ты доверила мое воспитание глупой мерзавке. Вот и вкуси плоды….
Опять гувернантку обзывает. Прав Диди, ревность – абсолютно неуправляемое чувство. Однако позвольте….
– Танечка! Танечка! Давай поговорим спокойно. Ты ненавидишь Наталью Ивановну, потому что тебе нравится ее кавалер. Так ведь? Но ведь он получил отставку…
– Она посмела ударить Юрия Петровича!
– Значит, было за что.
– Фи! Непристойное, видите ли, предложение!
– Весьма серьезный повод…
– Да эта уродина должна козой скакать от счастья! А она по лицу…
– Что тебя здесь возмущает? – Сашенька заморгала. Слова дочери не укладывались в голове. – Естественная реакция приличной девушки. Вначале мужчина должен предложить руку и сердце, потом венчание, и только потом…
– Да-а-а? А что, без венчания юбка не задирается?
Сашенька в ужасе присела.
– Не будь ханжой, мама! Мы в девятнадцатом веке живем. Теперь в церковь не обязательно. Если, конечно, любишь человека. А вот если не любишь, если лишь бы замуж, вот тогда и начинаются сопли-вопли: девственность – это цветок, который надо беречь…
Сашенька считала, что люди с сотворения мира неизменны. И бабушки наши, и прабабушки мучились все теми же страстями. Только декорации, словно в театре, иногда менялись: в незапамятные времена пещеры с кострами, в прошлых столетиях избы с лучинами да терема со свечами, теперь вот каменные дома с керосиновыми лампами. Но, оказывается, в свете этих ламп незыблемое видится иначе. Во всяком случае, подрастающему поколению.
– А ты откуда про непристойное предложение знаешь? – заинтересовалась Сашенька.
Вряд ли гувернантка делилась с воспитанницей.
– Лешич вчера со мной воспитательную беседу проводил. Как крестный отец. Сказал, что не стоит в подлецов влюбляться.
Сашенька мысленно поблагодарила Прыжова.
– Ты согласна?
Таня помотала головой.
– Если б Юрий Петрович мне непристойное предложил, ни секунды бы не сомневалась…
– М-да… В кого ты только такая эмансипе уродилась-то… И что прикажешь с тобой делать?
– Мне все равно. Хоть в монастыре запри!
– Думаю, бесполезно, свинья везде грязь найдет. Ты вот о чем подумай: Лешич-то прав… Не перебивай! Юрий Петрович твой, словно Хлестаков. Глаза у него разбегаются. И за гувернанткой ухлестывает, и за воспитанницей. Девственность-то ты отдашь, а вот счастья взамен не получишь…
