– Неправда, он не такой! Он лучший! А любит… А любит только ее, – Татьяна вдруг всхлипнула.
Сашенька притянула дочь к себе. На материнском плече всхлипы сразу перешли в горькие рыдания.
– Я для него малявка. Ни разу даже взглядом не удостоил. Здоровался и прощался. Я и так, и этак…
Сашенька вспомнила, как в Танечкином возрасте внезапно возненавидела двоюродную сестру. Ухаживал за той молодой купец, до того красивый, что не влюбиться было нельзя. Даже на свадьбу не пошла, сославшись на нездоровье.
– Глупенькая! Все у тебя в жизни будет. И любовь до гроба, и счастье до ушей. Давай, одевайся и иди со всеми гулять. Только Наталью Ивановну, прошу, не задирай.
Глава девятая
Выпроводив детей и позавтракав на скорую руку, Сашенька отправилась в гардеробную. С ненавистью перебрала висевшие на плечиках прогулочные платья. Которое надеть? В любом взопреешь, влажная жара царствует в Петербурге который день. Да вдобавок корсет! Мужчины давно им манкируют, но прекрасных дам по-прежнему желают лицезреть с осиной талией в двенадцать с половиной вершков
[43]
.
Эх, придется звать Клашку, без посторонней помощи корсет не затянуть. Тарусова кинула взгляд на старый, доставшийся от бабушки сундук, в котором спрятала вчера простонародный костюм, и вздохнула. Успела оценить его и даже полюбить. Сорочка с сарафаном легки, прекрасно обдуваются, не прилипают к телу. А еще… Сашенька в них – словно Грация. Турнюр, недавнее изобретение законодателя мод Чарлза Ворта, превратил дам в курдючных баранов. К тому же весьма стесняет в движениях. Ну-ка, попробуйте с таким наростом на заднице присесть…
Нет! Обряжаться в турнюр не станет. Как и вчера, наденет крестьянское. С ним, кстати, и шиньон не нужен, после которого собственные волосы хоть выжимай.
И Глебка вслед не увяжется. Осетрову не стоит знать, что Сашенька за ним следит.
На улице Тарусову громко окликнул Ильфат, чистивший проезжую часть от лошадиных испражнений:
– Эй! Тпру, девка, тпру!
Встала как вкопанная не только Сашенька. Компанию составила кляча, медленно тянувшая по улице телегу.
– А ты не тпру! Ну-ну, залетная, – скомандовал глупой лошаденке дворник и обернулся к княгине: – Зачем ходишь? Два дня вижу!
– Я кухарка, – пряча за платок лицо, соврала Сашенька. – К Тарусовым нанялась!
– Тарусов – кароший, якши! И красивый, – похвалил жильцов дворник. – А Клаша – некароший! И некрасивый. Старый дура!
Сашенька краешком губ улыбнулась.
– Деревня? – подмигнул татарин.
– Что? Что? – переспросила княгиня.
– Деревня приехал?
– Да! Из деревни!
– Пачпорт неси! Ильфат городовой ходить!
– Вечером, сейчас на базар иду. До свиданья!
– На базар рано-рано надо! – посоветовал вдогонку дворник и, проводив взглядом аппетитную кухарку, восторженно цокнул: – Очен красивый деревня, зур якши матур кызым!
[44]
– Эй, уважаемый! – сзади его дернул за рукав мастеровой, в честь праздничного дня обильно смазавший бриолином каштановые волосы. – Знаешь деваху?
Дворник посмотрел неприветливо. Этаких франтов с маленькими, аккуратно подстриженными усиками он не уважал. Если семечки лузгают – сплевывают на тротуар, если папироской дымят – окурок всенепременно мимо урны пульнут. Мастеровой расценил взгляд по-своему, полез в карман, извлек похожий на рыбью чешуйку серебряный пятачок. Подкинув в руке, повторил вопрос.
– Кухарка! – оттаял от блеска монетки Ильфат. – Тарусов, князь, третий этаж. Девка кароший. Деревня!
– То, что надо, – обрадовался мастеровой и, кинув пятак, припустил за Сашенькой, которая, выйдя на Кирочную, остановила извозчика.
С адресом запнулась. Понятно, что на Петербургскую, только куда?
Очень уж припозднилась, Осетров давно из дома ушел. Купцы – народ богомольный, ни воскресные, ни праздничные службы не пропускают, а после них до самой ночи к себе не возвращаются. По трактирам сидят, в садах гуляют, содержанок навещают…
Как поступить? Все церкви ведь не объедешь! У кого бы узнать, в какой именно Калина Фомич причащается?
А вдруг Осетров старовер? Среди купцов их добрая половина.
Сей казус Сашенька объясняла тем, что гонения сплачивают людей, гонения же за веру сплачивают в сто раз сильнее. Свои не подводят и не обманывают, потому что связывает отверженных тайна великая, в иные времена весьма и весьма опасная. А для купеческого дела сплоченность да честность – залог успеха. Ведь что есть торговля? Вроде проще некуда: здесь купил, там продал, разницу в карман. А ты возьми да попробуй, хлебнешь хлопот выше крыши. Сначала отгрузи, чтоб гнилого да негодного не подсунули, потом проследи, чтобы дорогою не разворовали, чтоб при хранении не стухло, чтоб собственный приказчик не надул…
Погрузившись в размышления, Сашенька не заметила, как извозчик пролетел вдоль набережных, перемахнул плашкоутный Дворцовый и разводной Тучков мосты.
– Куды дальше? – спросил с недоверием. Посадил крестьянку на свою голову, а вдруг денег у нее нет? – Просила на Петербургскую? Вон она!
Грязная пристань справа, рощица слева и неказистые деревянные домики. Почти провинциальный пейзаж.
А ведь строить Северную Венецию сумасбродный Петр начал здесь, на Петербургской, повелев среди чухонских болот возвести крепость. Однако город, который призвана была она защищать, расположил зачем-то на другой стороне Невы, ниже по течению. За полной военной никчемностью крепость превратили в тюрьму, а сама Петербургская сторона полтора последующих столетия оставалась жалким предместьем – с кривыми улочками, покосившимися домишками, огородами и пастбищами. Народ тут селился небогатый. Однако купцы постепенно оценили удобные берега и близость таможни. Построили пристань, пакгаузы, амбары, лавки, многие и сами перебрались, за торговлей ведь глаз да глаз нужен. Да и до островов, излюбленного места отдыха горожан, с Петербургской рукой подать.
Какая же Сашенька кулема! Если Осетров после утренней службы на острова отправится, не сыщет она его до самого вечера. При такой-то погоде народу там видимо-невидимо.
– Останови-ка возле городового.
Вдруг знает, какую церковь Осетров посещает? На Петербургской, что в большом селе, все друг с дружкой знакомы.
– Калина Фомич? Который на Большой Спасской лавку держит? Знаю, конечно, – скучавший на пустынном перекрестке страж рад был поболтать. – В какую церкву? А пес его знает! Может, в Спаса Преображенья, а может, в Николая Чудотворца. Ему от дома одинаково. Да и до Мокруши, – усатый городовой показал на пятиглавый Князь Владимирский собор, – тоже недалече. Точно не скажу! Не мой это пост. Сысоя Парамоныча подменяю. Вчера Сысой под ливень попал, цельную ночь кашлем исходил, всей казарме спать не дал. Вот меня сюда… А вы у Климента спросите! Осетров с его околотка! Вон, с Большого поворачивает…
