– Неси кофе! – человек заспешил прочь. – Я оставлю тему твоего мира и перейду к другой, которую мы можем обсуждать: моя дочь, Азадэ.
Эрикки насторожился еще больше, не зная наверняка, насколько велика власть, которой над нею обладает ее отец, или насколько велики его собственные права как ее мужа, пока он находится здесь, в Восточном Азербайджане. Если Абдолла-хан действительно прикажет Азадэ вернуться в отчий дом и развестись с ним, послушается ли она? Думаю, да, боюсь, что да – она отказывалась выслушивать хотя бы единое слово против отца. Она даже оправдывала его параноидальную ненависть к Америке, объясняя ему, чем она вызвана:
– Ему приказали поехать туда, учиться в университете, Эрикки, приказал его отец, – рассказала ему Азадэ. – Это было ужасное время для него, Америка, этот язык, который он должен был выучить, степень по экономике, которую должен был получить, как того требовал его отец, прежде чем позволить ему вернуться домой. Мой отец ненавидел других студентов, которые смеялись над ним, потому что он не умел играть в их игры, потому что был более грузным, чем они, что в Иране считается признаком преуспеяния и богатства, а в Америке – нет, и он медленнее них усваивал новое. Но больше всего он мучился из-за тех испытаний, которые его вынуждали выносить, вынуждали, Эрикки, есть нечистую пищу вроде свинины, что против нашей религии, пить пиво, вино и крепкие напитки, что против нашей религии, делать невыразимо неприличные вещи и слышать в свой адрес невыразимо неприличные слова. На его месте я бы тоже разозлилась. Пожалуйста, будь с ним терпелив. Разве, когда ты слышишь о Советах, у тебя не ложится кровавая пелена на глаза и на сердце из-за всего, что они сделали с твоим отцом, матерью, с твоей страной? Будь с ним терпелив, молю тебя. Разве он не дал согласия на наш брак? Будь терпелив с ним.
Я был очень терпелив, думал Эрикки, желая, чтобы этот разговор поскорее закончился, терпеливей, чем с любым другим человеком.
– Что насчет моей жены, ваше высочество? – Обычай требовал обращаться к хану таким образом, и Эрикки время от времени делал это из вежливости.
Абдолла-хан холодно улыбнулся ему:
– Меня интересует будущее моей дочери. Это естественно. Каковы твои планы, когда вы приедете в Тегеран?
– Никакого плана у меня нет. Я просто думаю, что будет разумно увезти ее из Тебриза на несколько дней. Ракоци говорил, что им «требуются» мои услуги. Когда КГБ говорит такое, будь то в Иране, Финляндии или даже Америке, лучше всего сматывать удочки и готовиться к неприятностям. Если они похитят ее, я стану как глина в их руках.
– В Тегеране им ее похитить было бы гораздо легче, чем здесь, если это действительно их план… ты забываешь, что здесь Азербайджан, – его губы презрительно скривились, – а не земля Бахтияра.
Эрикки чувствовал себя беспомощным под его пристальным взглядом.
– Я знаю лишь то, что думаю, так для нее будет лучше всего. Я обещал оберегать ее ценой своей жизни и сдержу слово. До тех пор, пока политическое будущее Ирана не определится – вами или другими иранцами, – я думаю, это самый разумный путь.
– В таком случае поезжай, – сказал ее отец, и это прозвучало так неожиданно, что почти испугало его. – Если понадобится помощь, пришли мне зашифрованное послание. – Он на мгновение задумался. Его улыбка стала сардонической: – Пришли мне такое предложение: «Все люди созданы равными». Это ведь еще одна правда, не так ли?
– Не знаю, ваше высочество, – осторожно ответил Эрикки. – Если это так и если это не так, на все, конечно, воля Аллаха.
Абдолла громко расхохотался, встал и вышел, оставив его в Большом зале одного, и Эрикки почувствовал в сердце холодок, глубоко встревоженный этим человеком, чьи мысли ему никогда не удавалось прочесть.
– Тебе холодно, Эрикки? – спросила Азадэ.
– А? Нет-нет, вовсе нет, – ответил он, выходя из своей задумчивости; мотор работал уверенно и ровно, они поднимались по горной дороге к перевалу. Теперь они находились почти у самого гребня. Движение на дороге в обе стороны было редким. За поворотом в стекла автомобиля хлынул солнечный свет, и они перевалили за гребень; Эрикки тут же переключил передачу и начал набирать скорость перед долгим спуском; дорога, построенная по приказу Реза-шаха, как и железная дорога, была инженерным чудом с кюветами, насыпями, мостами, крутыми подъемами и спусками, без ограждения со стороны обрыва, со скользкой поверхностью и снежными наносами по краям. Он еще раз переключил передачу, ведя машину быстро, но аккуратно, радуясь, что им не пришлось ехать ночью. – Можно мне еще кофе?
Она с радостью налила ему еще чашку.
– Я буду рада посмотреть Тегеран. Нужно будет многое купить, Шахразада там, и у меня целый список всякой всячины для сестер и еще крем для лица для мачехи…
Он едва слушал ее, мысли его были заняты Ракоци, Тегераном, Мак-Айвером и следующим шагом.
Дорога вертелась и петляла, уходя вниз. Он сбавил скорость и повел машину более осторожно, следом за ним тянулись несколько автомобилей. Впереди ехала легковушка, по обыкновению перегруженная, и ее водитель вел машину слишком близко к краю, слишком быстро, не убирая палец с клаксона, даже когда было ясно, что освободить ему дорогу было просто невозможно. Эрикки закрыл уши от этого иранского нетерпения, к которому так никогда и не смог привыкнуть, как не смог привыкнуть к совершенно бесшабашному стилю вождения, характерному для всех иранцев, даже Азадэ. Он преодолел очередной слепой поворот, после которого уклон дороги становился еще круче, и там, на прямом участке, увидел тяжело груженый грузовик, с натужным ревом поднимавшийся ему навстречу, и легковую машину, обгонявшую грузовик по встречной полосе. Он нажал на тормоз, прижимаясь к склону горы. В этот момент легковушка за его спиной рванулась вперед, обогнула его, возмущенно сигналя, и, ничего не видя впереди, выскочила на встречную полосу. Машины врезались лоб в лоб, их юзом стащило в пропасть, и, пролетев полтораста метров, они взорвались, ударившись о камни внизу. Эрикки прижался теснее к своему краю и остановился. Грузовик останавливаться не стал, все так же натужно кряхтя, он проехал мимо и двинулся дальше в гору, словно ничего не произошло, – остальные машины последовали его примеру.
Эрикки встал на краю и глянул вниз, в долину. Горящие остатки машин разбросало метров на двести вниз по горному склону, выжить после такого никто не мог, и не было никаких шансов спуститься вниз без серьезного альпинистского снаряжения. Вернувшись к машине, он удрученно покачал головой.
– Иншаллах, дорогой, – спокойно произнесла Азадэ. – Такова была воля Бога.
– Нет, это была не воля, это была чистой воды глупость.
– Конечно, ты прав, любимый, разумеется, это была чистая глупость, – тут же согласилась она своим самым успокаивающим тоном, видя его гнев, но не понимая его причины, как не понимала она многое из того, что происходило в голове этого мужчины, который был ее мужем. – Ты совершенно прав, Эрикки. Это была чистая глупость, но при этом – воля Бога, что глупость этих водителей привела к смерти их самих и тех, кто ехал вместе с ними. Это была воля Бога, иначе дорога была бы свободной. Ты был совершенно прав.
