Однако когда они пришли в «Стар», оказалось, что Моллетт появится только после ленча. Они задержались на минуту в приемной, решая, что делать дальше.
– Мы могли бы сунуться в «Таймс»,– говорила Вирджиния,– если бы вы…
– Бубби! – громко закричал кто-то.– Буббили!
Палмер оглянулся и увидел человека, показавшегося ему знакомым, который улыбался Вирджинии с порога рабочей комнаты. Ростом он был почти в шесть футов, как заметил Палмер, но казался ниже из-за своей полноты. Именно это круглое лицо под коротко остриженными волосами было знакомо Палмеру, лицо с быстрыми глазами и пухлым подбородком.
– Лапонька,– приветствовала его Вирджиния.– Поздоровайся еще с моим боссом Вудсом Палмером. Это Кесслер, единственный фоторепортер «Стар», который не джентльмен.
– Здорово, Палмер! – Все еще воруете не тех немецких ракетчиков, какие нужны?
Палмер посмотрел в чистосердечные глаза Кесслера. Они настороженно ожидали хоть признака узнавания.
– Вы! – сказал Палмер. Он протянул руку и, как ему показалось, попал прямо-таки в западню, которая смяла и тут же отпустила его пальцы, заставив его поморщиться. Сигарета, свисавшая над самой серединой нижней губы Кесслера, подпрыгивала при каждом его слове, осыпая густой метелью пепла его хорошо сшитый костюм.
– Старина, вы-таки сваляли дурака. Вам надо было украсть тех, кого захватили русские.
– Что, он всегда такой? – спросил Палмер у Вирджинии.
– Нет. Сейчас он ведет себя хорошо.
– Совершенно верно,– согласился Кесслер.– Присутствие женщины сдерживает меня.– Он искоса взглянул на Вирджинию.
– Послушай, лапонька, у тебя в фотоотделе есть телетайп? У него есть связь с Олбани?
Кесслер покачал головой.
– Берем только финансовые и коммерческие сообщения Ассошиэйтед Пресс. А что? – И добавил: – Есть чем поживиться?
– Там сегодня утром голосуется поправка к законопроекту.
– Опять эта банковская мура? – проворчал он.– Бубби, я пятнадцать лет давал фоторепортаж об этом городе и ни разу не получил стоящего снимка из банка.
– Если бы даже ты получил, «Стар» не напечатала бы,– сказала она.
Он кивнул и повернулся к Палмеру:
– Спросите ее. Она вам объяснит, что я отчаявшийся мастер по фотографированию женских ягодиц. Самое большее, чего я за пятнадцать лет добился от «Стар» в отношении бедер распутниц,– это напечатать фото Гусси Морен, когда она стала носить теннисные шорты короче короткого.– Он оглядел Палмера.– Как случилось, что вы бродите по трущобам с провожатым из числа ваших служащих? – спросил он.– Обычно репортеры приходят к вам, а не наоборот.
– У нас любовная связь,– объяснила Вирджиния.
– Да поможет вам бог, Палмер,– категорически заявил Кесслер.– Девочка похожа на те штучки, которые кладут вам в бокал в баре высшего класса. Кусочек льда с дыркой внутри, кажется, так?
– Судя по вашему тону,– сказал Палмер,– вас однажды бросило от этого в сильный озноб!
– Однажды? – рассмеялся Кесслер.– Расскажи ему, милочка, по скольким редакциям я бегал за тобой.
– Зачем так уничижать себя? – ответила Вирджиния.
Секунду он глядел на нее с плотоядной усмешкой, потом пожал плечами: – Я проведу тебя к телетайпам, Бубби, но твой босс должен остаться здесь.
Палмер сел на длинную кушетку, покрытую потрескавшейся рыжевато– коричневой искусственной кожей. Оглядел развешанные вокруг в рамках первые полосы «Стар», зажег сигарету и уселся поглубже, приготовившись к длительному ожиданию. Но через секунду Кесслер прошел через приемную, взглянул на Палмера с хорошо разыгранным недоумением, мол, вы еще здесь? Быстро повернулся, подошел и сел рядом с ним.
– Это девочка высокого класса,– сказал Кесслер, зажигая новую сигарету.– Как случилось, что она спуталась с женатым человеком?
Палмер разразился смехом, который, как он надеялся, прозвучал в достаточной степени небрежно.– Обладаю роковым обаянием. Кажется, не поддающимся контролю.
– Вы думаете, я поверил, что она меня разыгрывает,– сказал мрачно Кесслер.
– Не поверили?
Фоторепортер угрюмо уставился в пол:
– Я знаю эту девочку. Пытался ухаживать за ней. Как, впрочем, и многие. Лучшая журналистка-газетчица из всех, какие у нас есть, хоть она и не работает больше в газете. Но вся ее энергия уходила в работу. Для секса ничего не оставалось. Кроме того, в ней прочно сидел католический запрет ложиться в постель без обручального кольца. Уж поверьте мне, я знаю.
– Вот теперь-то я вижу, что вы ничего не знаете,– заверил его Палмер.
– Потому что я еврей? – Кесслер кисло усмехнулся.– У еврейских девочек такие же предрассудки, Палмер. Этот городишко набит хорошенькими еврейскими, итальянскими и ирландскими девицами, у которых после первых же встреч с парнями появляются все шансы остаться в старых девах. Слишком крепок предрассудок, этот стальной пояс целомудрия. Отпереть его может лишь обручальное кольцо. Но когда ожидание слишком затягивается, не очень-то многое остается для того парня, который отопрет замок. Палмер положил ногу на ногу и стал сосредоточенно тыкать кончиком сигары в подошву ботинка, пока она не превратилась в раскаленную горстку пепла.– Я не хотел бы, чтобы вы думали, будто все это не представляет для меня исключительного интереса,– произнес он наконец,– однако мне кажется, что вы немножко того…
– Неужто? Почему вы так…
– И я также думаю, что у вас нет никаких оснований болтать со мной о Вирджинии. Вы, кажется, принимаете за чистую монету ее эксцентричные шутки. Скажу вам откровенно: я не верю вашим отвратительным басням про нью-йоркских женщин. Вам не приходило в голову, что вы сталкивались только с женщинами спокойного темперамента?
– Это исключено.
– Может быть, они питают роковую склонность именно к вам?
– Я сам виноват, да? – спросил Кесслер. Он издал низкий тихий смешок.– Папаша, для банкира вы слишком темпераментны. Давайте поговорим о долговых обязательствах и долгосрочном кредите.
– А как же секс?
Кесслер несколько раз вопросительно поднял брови, как бы давая понять, что, хотя секс остается сексом, он, Кесслер, предпочитает не касаться больше этой темы.
– Я просто испытывал вас,– признался он.– Мой опыт взаимоотношений с банкирами строго ограничен беседами, которые начинаются с фразы: «У вас сто долларов перерасхода». Неизменно. Объясните, как получается, что эту коротенькую фразу непременно сопровождает ослепительная улыбка?
– Все это очень грустно,– сказал Палмер.– Банковские служащие улыбаются, произнося эту фразу, потому что она дает им чувство превосходства. Чувство превосходства – преимущество их положения. И банковский служащий получает то маленькое удовольствие, которое может получить.
