Я больше был не в силах ни спрашивать, ни размышлять о чем-либо. Я бездумно шагал за стариком, продираясь сквозь деревья и кусты. По крайней мере, я получил какое-то более или менее приемлемое объяснение тому, что не давало мне покоя. Долгое время мы молчали. Лес оказывал на меня убаюкивающее влияние. Хорошо, что я не спросил его обо всем этом раньше. Если бы я услышал это вчера, вероятно, у меня помутился бы рассудок. Наверное, старик сам выбирал время для объяснений и нужным образом дозировал информацию, щадя мою психику.
Через некоторое время шаман остановился.
— Они где-то поблизости, — сказал он, озираясь по сторонам. — Я это чувствую.
— Кто «они»? — испуганно замер я, тут же подумав про волков.
— Грибы! Ты должен собрать их сам, иначе толку будет мало. Ищи их, они маленькие, серые, их должно быть тут целое семейство.
Я стал обходить близлежащие кочки и кусты, шаря вокруг глазами. И действительно, через пару минут возле трухлявого пня нашел целую колонию грибов. По внешнему виду это были какие-то поганки — низкорослые, невзрачные, на тоненьких ножках, — я бы даже не взглянул на них в лесу, не то чтобы брать.
— Вот они. Собирай. — Старик протянул мне маленький ножичек и туесок, сплетенный из бересты. — Только не трогай грибницу!
Меня даже тронула такая забота о поганках. Улыбаясь про себя, я бережно срезал все грибы под самые корешки и покидал их в туесок.
— Отлично! Теперь возвращаемся! — сказал Етэнгэй своим бодрым зычным голосом.
Глава 9
Мы ушли довольно далеко, и когда вернулись, был уже полдень. Старик аккуратно разложил грибы на печке, которая еще не успела остыть, дал мне спички и велел развести во дворе костер на месте вчерашнего, а сам занялся приготовлениями в своем жилище. Я вышел во двор. Материала кругом было много, стояла ясная и сухая погода, так что уже через несколько минут огонь пылал вовсю. Етэнгэй вышел наружу и сказал, что скоро все будет готово, а мне велел сесть на землю в центр круга из камней и дышать часто и глубоко, сосредоточившись на дыхании и стараясь ни о чем не думать. Я последовал его указанию. Просидев так с полчаса, я ощутил, как силы восстанавливаются после длительной прогулки. Сам шаман, казалось, ничуть не устал. Он проводил у себя в жилище одному ему понятные действия, периодически выходя, чтобы подбросить в огонь дров и елового лапника. Через некоторое время он позвал меня. Я встал и зашел в хижину.
Грибы уже совсем высушились. Они скукожились, потемнели и выглядели, как обычная труха. Етэнгэй все так же аккуратно собрал их и поместил в большую и толстую глиняную чашку. Потом большим камнем округлой формы, как пестиком, осторожно растер грибы до однородной массы. Полученный коричневато-серый порошок он высыпал в огромную медную кружку с длинной деревянной ручкой, добавил несколько щепоток то ли трав, то ли кореньев из своих многочисленных запасов и налил воды из ведра. Все это он делал молча и сосредоточенно. Я с любопытством наблюдал за его действиями.
Потом старик вручил мне ведро с водой и одну из чашек, сам взял медную кружку, старое мелкое сито и дал знак выходить. Мы вышли и направились к костру. Дрова прогорели, и на их месте остались пунцово рдеющие угли, подернутые седыми пушинками золы. Етэнгэй присел на корточки, подняв кружку над пышущей жаром кучкой углей. Я сел возле него и стал наблюдать за происходящим. Содержимое кружки быстро нагрелось и закипело. Когда воды в ней стало меньше половины, старик долил из ведра и снова стал кипятить отвар, пока он не выпарился наполовину. Потом еще раз наполнил кружку доверху водой и вновь стал держать ее над углями. Эту процедуру он повторил несколько раз.
Наконец, шаман вынул кружку из огня, подождал, пока она остынет, и процедил темно-коричневый отвар через сито в чашку.
— Это тебе надо выпить! — сказал он, протягивая мне дымящуюся чашку. Я боязливо покосился на ее содержимое.
— А… не отравлюсь? — спросил я с испугом. Компот из поганок, приготовленный только что на моих глазах, пить не было ни малейшего желания.
— Пей, говорю, не бойся! — повторил старик. — Я даю тебе ровно столько, сколько тебе сейчас нужно, и не более того.
Я собрался с духом, поднес кружку ко рту и стал глотать шаманское варево. Оно было довольно-таки противным на вкус — горьким и вяжущим. Допить эту гадость до дна было весьма трудно, и, когда в кружке ничего не осталось, из моей груди вырвался вздох облегчения.
— Теперь садись там и жди, — Етэнгэй показал мне в круг из камней.
Я уселся на прежнее место. Старик снова скрылся в своем доме, оставив меня одного. Во рту остался неприятный привкус, как будто мне пришлось разжевать незрелый банан. Желудок тоже чувствовал себя неловко. Прошло минут пятнадцать. Неприятные симптомы начали понемногу стихать.
Но одновременно в ушах появилось, а затем стало усиливаться какое-то шипение, переходящее в жужжание. Через короткое время это стало похоже на то, как если бы в моей голове вился рой пчел. Потом окружающая картина начала неуловимо меняться. Несколько секунд я не мог понять, в чем дело, но потом до меня дошло, что предметы дрожат и расплываются в воздухе. Все тело стало вдруг быстро наливаться тяжестью; по рукам, ногам, лицу, животу забегали мурашки. Я посмотрел на свои руки и чуть не вскрикнул — они плавились и пузырились, издавая слабое шипение! Спустя некоторое время я почувствовал, как закипают лоб, щеки и уши! Ощущать, как испаряется собственное тело, было жутковато, но в то же время забавно. Я огляделся: деревья, камни, хижина шамана, плетень вокруг него, — все кругом с таким же тихим шипением постепенно плавилось и теряло очертания, расплываясь всевозможными причудливыми формами. Даже земля подо мной превращалась в кипящую жидкость, которая вспучивалась повсюду мириадами пузырьков.
В голове промелькнуло, что я все-таки отравился и теперь схожу с ума! Мне впервые за все время визита к шаману стало по-настоящему страшно. Я боролся с наваждением, изо всех сил пытаясь сохранить остатки здравого восприятия окружающей действительности. Но в какой-то момент мой разум перестал сопротивляться и превратился в пассивного наблюдателя происходящего. Тревожные мысли бесследно улетучились, и я даже с интересом стал ожидать дальнейших метаморфоз. Теперь необычные вещи стали твориться с визуальным восприятием света и цветов.
Солнечный свет стал меркнуть, но все краски, как бы компенсируя этот процесс, становились очень яркими и контрастными. Подобно люминофорам, они сами подсвечивали себя изнутри все сильнее. Это продолжалось до тех пор, пока свет с дневного не сменился на мягкий и теплый, излучающийся отовсюду, вспыхивающий сонмом маленьких огоньков, подобно светлячкам, и переливающийся миллионами оттенков. Не осталось ничего, что не было бы проникнуто этим светом насквозь! Вся эта чудесная трансформация мира, происходящая у меня на глазах, сопровождалась растущим внутри чувством умиротворения и радости.
Все, что я видел в тот момент, не имело какой бы то ни было определенной формы! Казалось, все сущее проявляется теперь таким, какое оно есть на самом деле, — состоящим из этой текучей, переливчатой, сияющей субстанции. Настоящий жидкий свет, теплый, греющий и чудесный, просто воплощение абсолютной полноты и самодостаточности. Все было исполнено безмерно глубокой тайны. Все кругом представляло собой символы, несущие глубочайший, невыразимый смысл. В то же время все вокруг будто пыталось помочь мне постичь эту тайну — она была рядом, такая близкая и родная. Я сам был капелькой в океане этой тайны, я купался в ней, я был ею! Ничего не нужно было менять в мире, ничего не нужно добавлять, достигать или открывать — все уже присутствовало здесь, все вместе, сразу и было устроено наилучшим образом. Все находилось в абсолютной гармонии! Это была сама жизнь в ее непосредственном бытии, я переживал настоящий апофеоз жизни!
