— А ни что…
— Так не бывает!
— Очень даже бывает, — теща-зараза посмеивается.
— Не-ка! Это за какие-то душевные подвиги дадено!
— Какие там подвиги? — ошалела теща. — Принцип “Домино”. Маятник мотается влево-вправо!
— И когда же он в другую сторону качнется? — похолодел Паша.
— Мотнется! Чего ему? С него станет!
6.
Ядовитый язычок у тещи!
Сглазила Фортуну.
Налоговики с автоматами прокатную фирму прищучили.
Дом в Томилино за долги конфисковали.
С Дуськой, да с ейной мамашкой, начались дикие ссоры-разборки.
Паша стал попивать.
Один раз так наклюкался, что попал в “обезьянник”. С проститутками и бомжами ночь скоротал.
Посмотрели на это Дуська с усатой мамашей, собрали нехитрые манатки, да и мотанули назад, в Мариуполь.
Один, как перст, остался Павел.
“Может, руки на себя наложить? — стал подумывать. — Некудышняя моя жизнь! Горше полыни!”
Однако, сдержался.
Как-то на улице ему стало плохо. Перед глазами заполыхала радуга. Тошнота подкатила к горлу.
Прислонился Паша к столбу.
Уставился бараном в землю.
Тут к нему подошла дама средних лет. Пухленькая. Ямочки на щеках. Глаза по-детски сияют.
— Вам плохо? — спрашивает милым голоском. — Разрешите я вам помогу? Я живу здесь. За углом.
И оказался Паша в роскошной квартире Лидии Артомоновны.
Папа Лидии был генерал, вот и квартира была генеральской. Чистой, благоуханной, богатой.
Отпоила Лидия Пашу молочком с медом, дала аспирин, а потом они оказались в роскошной кровати, с шелковым балдахином.
Любовь забила, как из нефтяной скважины.
О водке, о гибельном суициде, Паша и думать забыл, столь весело подхватил его водоворот страстей.
Как-то Лидия говорит, с жеманной полуулыбкой:
— А что, Павлик, ты на работу не ходишь?
— Завтра отправлюсь на биржу труда.
— Не надо на биржу. Я тебя устрою.
7.
И стал Паша крутым начальником на фирме Лидиного отца.
Заведовал переплавкой танков.
Американцы на это лихие деньжищи отвалили.
Работа Павлу понравилась.
Отнимала мизер времени и давала кучу “бабок”.
Форму Паше военную выдали. Полковничью. Жаль, без генеральских лампасов. А так — шик!
На улице теперь солдаты Павлу Сикорскому честь отдавали.
Дворники вежливо кланялись.
Прикупили Паша с Лидой в Гусе Хрустальном домик с резными ставенками. С яблоневым садом. Рядом с чистой и широкой речкой.
С удивлением открыл в себе Павел дар заядлого рыбака. Выловил как-то крупного сома, да призадумался.
Вспомнилась невзначай вещая теща с принципом “Домино”.
Вдруг Фортуна покажет Паше опять задницу?!
Разлюбит генерал. Лидка сойдется с другим. Танки закончатся. Значит, и башли! Тьфу, ты!
Плюнул Павел Сикорский на червя, удочку закинул подальше.
“Ничего! — думает. — Еще поживем! Рыбок половим, девок пощупаем! Набрехала теща! Нету принципа “Домино”! Бог не выдаст, свинья не съест!”
Поплавок радостно дернулся.
Вытянул такую рыбину, закачаешься!
Капсула 11. МОСКОВСКИЙ РОБИНЗОН
1.
Гришу Шелопутина задолбал город.
Конкретно — Москва.
Пьяные очереди на автобусных остановках, бессмысленно запутанные бетонные кишки метро, шумные и вонючие улицы, на которых каждый автомобиль считает своим долгом на тебя наехать.
Извел сонатами Моцарта соседский мальчик-скрипач. Вундеркинд, мать его за ногу!
Замучил поучительными речами тесть, мол, сорок лет, Гришка, а кроме сопливых пацанов, да жены Варварки, гуляющей “налево”, ничего не нажил.
— А вы что, Семен Семенович, нажили? — как-то не выдержал Гриша.
— Автомобиль “Москвич” имеется, — степенно ответил тесть. — Дача в Сосновке. — Поцокал языком. — Только вот крышу надо перекрыть…
— А!.. — устало махнул рукой Гриша.
— Ты ручонками-то не маши! — взвился тесть. — На свою поганую зарплату ты только вошь на аркане можешь в дом привести.
…Гриша решил бежать.
В глушь. В медвежий угол. Там хорошо! Морды гомо сапиенсов за березками не маячат. Благодать!
Собрал Григорий вещички.
Носочки взял теплые, шерстяные. Солдатский плащ. Тулуп из овчины. Пусть тулупу сто лет и он с драными подмышками. Пусть! Подмышки и зашить можно.
Взял Гриша десять кило перловки, ружьецо двуствольное, да рыбацкие снасти.
Погода стояла хорошая, как и положено в августе, самое время перебираться в лес.
2.
За город доехал на грузовиках-попутках.
Расплачивался анекдотами, да рассказами о своей горестной жизни. От шоссе Григорий пару деньков шел в глубь чащобы.
Набрал целый куль белых грибов.
Поначалу и лисички с рыжиками собирал.
Потом — выкинул.
Здесь этого добра навалом.
За недельку Гриша построил себе замечательную хижину.
Щели между бревен замазал голубой глиной. Добыл ее из речушки, весело журчащей в овраге.
Теплая получилась хижинка! Красивая на загляденье!
Крышу Григорий пехотной палаткой укрыл и — ничего, в самый злой ливень не протекала.
Наловил Гриша полосатых окуньков, подстрелил двух жирных тетеревов, наварил каш да супов, кушает и изумляется: “И чего я в Москве делал? Целых сорок лет! Вот дурак-то!”
Однажды захотел читать до ломоты в черепе. Порылся в глубоких карманах тулупа. Обнаружил обрывок неизвестной газеты. Вчитался и плюнул. Экая гадость! Только для подтирки и растопки костра годится.
Как-то, когда бушевал дождь, и под напором ветра скрипели сосны, Грише стало мечтаться о женщине. Хорошенькой. Хохотушке. С ямочками на щеках.
Но потом Григорий вспомнил жену-изменницу, свою мать, которая в школьные годы била его учебником по голове. Вспомнил… Да, что там!..
Гриша враз успокоился и сладко уснул.
3.
В одно хмурое октябрьское утро Григорий проснулся от шума вертолетных лопастей.
