За плетнем меланхолично шлялись и пощипывали “зеленку” три буренки с бычком.
И еще много-много было всего — кролики, нутрии, т. е. южноафриканские крысы, годные на зимние шапки, перепела, индюки и пр. и пр.
— Достаточно? — вопросил дедушку Зосимов.
Дедушка по-лезгински щелкнул языком и сказал:
— Весьма!
— Ну-с, начнем, что ли? — подтолкнул дедушку к решительным действиям Зосимов.
— Чего ж не начать-то? — ласково изумился дедушка.
И дедушка достал из холщаной котомки довольно-таки увесистую дубинку, видимо из древесины дуба.
— Палка-то зачем? — потупился Зосимов.
— А вот узнаешь, сынок! — ответил белый как лунь дедушка и изо всех сил тяпнул дубинкой Зосимова по головушке.
— Ай-ай, — завопил Зосимов. — Ты что делаешь, старче?!
Но не успел Зосимов еще докричать свое вопросительное восклицание, как из его груди, словно раздвинув ребра, выскочил крохотный, лопоухенький и зелененький чертенок.
— Не трогай нас, дедушка! — возопил чертенок. — Нас там пропасть!
— Ах, пропасть! — разгневался дедушка. — Так изыди, сатана, сама в пропасть.
И тотчас чертенок буравчиком ввинтился в одну из дремавших в навозе свинок, и та, обуянная бесом, что было сил понеслась к пропасти. (А надо вам сказать, что дом матери Зосимова располагался как раз на краю довольно-таки огромной и живописной пропасти, иначе говоря, на краю обрыва). Свинка на мгновение замерла у земляного разлома, а потом с прощальным визгом кинулась в бездну.
— Вот так-то, — удовлетворенно потер руки дедушка.
Избавившись от зеленого чертенка Зосимов, почувствовал облегчение, правда, весьма незначительное.
— От одного беса избавились, а сколько же их еще там? — вопросил старичок. — В чем же ты так грешен, сынок? Что ты успел натворить за свою еще довольно-таки короткую жизнь?
И Зосимов вспомнил ярко, как от вспышки магния, всю свою простую и такую ужасную жизнь.
— Я скульптор-монументалист, дедушка, — сказал он.
— Поясни, — потребовал старик.
— Я высекаю из гранита, дедушка!
— Кого, сын мой?
— Я высекаю обнаженных девиц женского пола…
— И?…
— Я высекаю банкиров.
— В полный рост?
— Выше… Много выше…
— То есть?! — нахмурил лохматые брови старик.
— Пуговица на красном пальто одного банкира достигла трех метром в диаметре.
— Свят-свят, — открестился старец.
— А еще я высекаю бюсты братвы. Этими бюстами сейчас густо засеяны погосты нашей некогда необъятной Родины.
— А братва — это кто? Матросы?
— Если бы, — поник головой Зосимов. — Это душегубы, дедушка!
— Ах, ты! — гневно изумился мудрый старик и опять ловко выхватил из котомки свою заветную дубинку и что было силы огрел Зосимова по поникшей головушке.
И тотчас из Зосимова выпрыгнул угольно-черный черт средних размеров.
— Сгинь, сатана, — заорал дедушка.
И черт вихрем вкрутился в мирно разгуливавшего за забором бычка. А бычок, уже под властью беса, дико взмахнул хвостом, ринулся к обрыву и с печальным мычанием канул в нем.
Не прошло и часа, как в пропасть попрыгали все коровы, кролики, три десятка особоноских пестрых кур, толстые индюки и, конечно, нутрии, т. е. южноамериканские водяные крысы, мех которых вполне годится для изготовления теплых зимних шапок.
Теперь уже Зосимов почувствовал значительное облегчение. Однако неокончательное, видимо еще много бесов сидело в нем.
Старик от усталости тяжело дышал, дубинка его надломилась.
Волосы же на голове скульптора Зосимова сбились клоками, а лоб слегка посинел.
И тут появилась сама матушка Зосимова, Анфиса Федоровна.
Она появилась и взмахнула руками.
И еще бы ей не взмахивать руками! Двор был совершенно пуст, никакой живности, только запоздалая нутрия (южноафриканская крыса), как последняя тучка рассеянной бури, неслась к обрыву, высоко забрасывая задние ноги.
— Назад! — крикнула беглянке Анфиса Федоровна.
Но нутрия, обуянная бесом, ничего не слышала и, добежав до пропасти, мужественно кинулась в нее.
— Лапушки мои, — возрыдала Анфиса Федоровна. — Как же я буду дальше-то жить?!
И надо отдать огорченной женщине должное. Вопрос ее не был вполне риторическим.
Старец смущенно спрятал свою надломленную дубовую палочку в котомку.
— Может еще разок? — попросил Зосимов, чувствуя внутри жжение от присутствия бесов.
— В другой раз, — ответил старец. — Живность кончилась…
И тут, смачно хрюкнув, из навозной жижи поднялась самая мощная свиноматка, Машка. Совершенно ранее невидимая из-за этой жижи.
В мановение ока Зосимов выхватил из котомки дедушки волшебную палочку и что было силы огрел ее себя по головушке.
А ударил он себя с силой рьяной, богатырской силой.
И тут из скульптора Зосимова повалил целый сонм чертей. Больших и маленьких, черненьких и седых, с серьгой в ухе и с серьгой в носу.
— Сгинь, сатана! — страшно возопил Зосимов.
Возопил он и вся эта живность из Преисподней вихрем вкрутилась в толстую Машку и та, отчаянно хрюкнув, ринулась к обрыву, в коем и нашла свой последний приют.
И тут все упали в обморок.
Анфиса Федоровна упала потому, что ее остатняя скотинка безвозвратно погибла.
Скульптор Зосимов упал потому, что слишком сильно хватил себя волшебной дубинкой по головушке.
А седой как лунь дедушка упал потому, что не выдержал зрелища, как его заветная палочка разлетелась на мелкие щепочки.
* * *
После вышеописанного события прошло три месяца.
Все бесы покинули монументалиста Зосимова. Теперь он тих и светел. Но самое удивительно это то, что двор Анфисы Федоровны, вовсе не оскудел. Ее сын, теперь уже экс-скульптор Зосимов стал фермером и завел индюков, пестрых особоноских кур, свинок, быков и нутрий, т. е. южноамериканских водяных крыс, мех которых вполне годится для изготовления утепленных зимних шапок.
Просветлела и мать Зосимова. Хотя об изгнании бесов из ее сына она вспоминала со страдальческой улыбкой.
Повеселел и седой как лунь дедушка. Он вырезал из крепкого дуба новую волшебную палочку, а фермер Зосимов, в знак благодарности к заветному старичку, всю ее покрыл чудесными анималистическими узорами.
Капсула 6. ГОЛУБКА
1.
