— Какого Сусика? Ужас… И это говорит руководитель филармонического коллектива, который имеет свое дело и не первый год ездит на гастроли! Скоро и про меня скажут: «Какого Школьника?…» Раньше все киты были наперечет, как гремели, а? Неужели вымираем? Неужели всех повыбивают, кто же останется?
Друзья как-то притихли, сели на единственную скамеечку у входа в филармонию, вспомнили былое хрустальное, севрюжное, пенящееся… и задумались.
— Толя, — прервал молчание Школьник. — Вы знаете, как я вас люблю, но вы много пьете. Когда мы раньше снимали втроем «Метрополь» на санитарный день, мы выпивали меньше, чем вы один пьете сразу.
— Яша! Что вы такое говорите? Кочумайте! — вдруг испугался Веня. — Вам, наверное, это приснилось?
— Яша! Мы всех переживем! — взревел Гудок. — Но какой «Метрополь»? Какая «Европа»? Откуда вы это взяли? Толя, вот вам рубль и не делайте вид, что вам совсем не хочется пива.
— Толя, — полез в карман Веня. — Если вам так хочется немножко пива, я всегда рад занять.
— Яша, — ехидно протянул Горох, проводя рукой по могучей бороде. — Я бывший физик-ядерщик, откуда мне знать, на какие башли вы откатывались в недалеком прошлом, сколько вы даете мне на лапу, чтобы я отказывался верить своим ушам?
— Толя? И вы мне такое говорите? Вы предлагаете сделку с моей совестью? — трагично воскликнул Яков Давыдович. — Если б вы только могли меня видеть…
Школьник вдруг при воспоминании о молодости ожил, замахал руками, заблестел мраморным черепом и, потрясывая белым пушком на висках, закричал, обращаясь к своим друзьям:
— Нет! Рано нас еще списывать! Рано!
— Яша! Мы еще послужим искусству! — сверкнул перстнем Гудок. — Нас черта с два выбьешь! Горох, — обратился он к Анатолию Юрьевичу, показывая рукой на ресторан «Славянский», черный вход которого прилегал почти вплотную к служебному входу филармонии, — вот тебе «катя», прямым путем к директору: скажешь, от нас. Шампанского, он знает какого, икорки, балычка, впрочем, пусть сам думает, на «чай» получишь от него, он не обидит.
— Толя, — тихо проговорил Яков Давыдович, — только икорки, икорки черненькой, скажите ему.
— Толя, — умоляюще сложил ручки Веня, — и, если сможет, пусть лично для меня…
Названия такого блюда Горох не смог бы выговорить даже под пулеметом. Он стоял с купюрой под мышкой и не мог понять: не разыгрывают ли его эти слуги искусства, от которых всего можно ожидать. Не дадут ли ему вместо «чая» в кабаке по голове за то, что он вперся к директору, да еще в десять часов утра, и принялся указывать: шампанского, которое он сам знает, икорка только черная, балык, чтобы сам пошел выбрал, и еще это чертово блюдо… может, он и его знает? Какая икра, какие балыки в городе Куралесинске, где на ливерную колбасу собираются вводить подоходный налог?
Горох ущипнул сам себя.
— Яша, — смахнул он капельки пота с величественной залысины. — Если мне все это не снится, я вам отдам те тринадцать копеек, которые занял два дня назад.
* * *
Стол стоял в центре зала, пыхтел и прогибался от вкуснятины; метрдотель подобострастно жрал глазами вошедших, официанты (когда успели?), наутюженные, стояли под ружье, не моргая, директор…
— Какие люди, бог мой, пожаловали, — только и смог сказать от распиравшего счастья. — Как быстро время летит.
— Сидор, — покачивали головами вошедшие. — А какими мы были совсем недавно…
Юность — когда краснели. Молодость — когда еще не надоедали поцелуи. Ах, жизнь, жизнь — когда же все это пронеслось.
В бокалах пенилось шампанское, но пили минеральную, соленое черное и вкусное жирное — печень тоже не фильтровала.
Старость, грустно, неизбежно… Какого Сусика? Какого Школьника? Веня, Гудок? Кто это?…
— Сидор, — очень тихо спросил Яков Давыдович. — Ведь синие киты еще не все перебиты?
— Яша, они давно в Красной книге и охраняются законом, — вздохнул Сидор. — Все проходит… все… Время из всех нас лепит стариков и уродов, что в сущности одно и то же, и не умнеем мы к старости, как бы себя ни убеждали в этом. Яша, посмотрите на меня и вспомните, каким я был десять лет назад. Горох выглядывал из-за буфетной стойки с высоко поднятой складкой лба и открытым ртом. Он безмолвно созерцал, пока его не заметил Школьник.
— Сидор! — замахал руками внезапно оживший Яков Давыдович. — Вы видите того человека, жертву термоядерной реакции? Все это, — показал он рукой на нетронутый стол, — должно уместиться в его чреве. После этого спросите его, не снится ли ему? Если нет и если он не хочет до конца меня разорить, то пусть вернет сумму, которую занимал два дня назад!
Ровно через час завернутое в скатерть тело грузчика-философа Гороха Анатолия Юрьевича было вынесено из черного входа ресторана «Славянский» и через потайную дверь Куралесинской филармонии конспиративно передано на временное хранение его друзьям-гардеробщикам. В руке мертвой хваткой были зажаты тринадцать копеек, а за пазухой беспризорно похрустывала гудковская «катя», полученная им на «чай» от Сидора.
— Яша, — басил на следующее утро Горох. — Вы представляете… я просыпаюсь, а у меня на животе приклеены сто рублей!
— Толя! — вскрикивает Школьник. — Я вас знаю много лет, я знаю, вы честный человек, но я отказываюсь вам верить! Такого просто не может быть! Откуда у вас такие деньги?
— Вчера… — мнется Горох. — ну короче… Яша, — вскрикивает он вдруг. — Не могло же мне все это присниться? Я уже ходил в кабак, и мне сказали, что я вчера там не был! Тогда откуда у меня деньги?
— Толя, — покачал головой Яков Давыдович, — вы хнаете, как я вас люблю, но вы много пьете. Гоните должок!
* * *
Чертоозерск… Гостиница «У озера». Центр города. Напротив — одни кабаки, сзади — все достопримечательности. Общее собрание у Закулисного. Выступает Елена Дмитриевна.
Она в глухом черном бархатном платье, седые пышные волосы сбиты в высокую прическу, чуть привстает на своих коротких ножках, умоляющим, но в то же время строгим взглядом обводит собравшихся и после некоторой паузы торжественно произносит:
— Дорогие мои! Прежде всего я хочу поздравить весь коллектив «Мойдодыра» с началом гастролей!
Елена Дмитриевна, чуть покраснев от бурных оваций, продолжает:
— В нашу дружную филармоническую семью пришел Евгеша. Что мне хотелось бы ему пожелать?… — умиленно складывает она ручки в ладошки и подносит к лицу. — Чтобы он любил наш «Мойдодыр» так же, как любим его мы, чтобы он понял свое высокое предназначение! Администратор не только распространяет билеты, но и доносит наше искусство до детей. Скоро будет двадцать лет, как Федор Иванович создал удивительный… замечательный спектакль, и он не только не устарел, но по-прежнему продолжает оставаться единственным «черным театром» в Союзе и еще больше любим ребятишками! И последнее. Мне хочется напомнить, чтобы вы не забывали, что мы представляем в чужих городах Куралесинскую филармонию, по тому, как вы себя ведете, судят обо всех наших артистах. Это в первую очередь относится к Лев-шину. На прошлых гастролях в Курске его три месяца никто не видел в гостинице. Где он был? А если бы с ним что-нибудь случилось?
