– Когда я увидела моего Митрошу, я поняла, что с таким человеком могу прожить хоть в шалаше на краю земли! – рассказывала она. – И мой Митроша тоже так относительно меня чувствует. Он говорит, нужно еще подождать, пока он разведется с женой, и тогда…
– С женой? – изумилась Ольга.
Ее провинциальная наивность насмешила Марусю.
– Не будь такой старорежимной, дорогая Олечка! Сейчас уже не прежнее время, когда одна жена на всю жизнь. К тому же он свою жену давно не любит. – Она подумала немного и прибавила: – Ты знаешь, Оля, ведь всякая настоящая любовь – она всегда запретная. Чтобы было много препятствий, и все их надо преодолеть. Например, если он женат или она – замужем. Или если они из разных слоев общества.
– Или если между ними тайна, – прибавила Ольга, вспоминая романы, которые пересказывала ей Дора.
Маруся повернула к подруге лицо, на котором ярко блестели наполненные слезами счастья глаза.
– И вот все это происходит со мной, представляешь, Олечка? – прошептала Маруся Гринберг. – Он выше меня по положению и женат! А я – я так люблю его, так люблю, страсть!.. Он раньше командовал батальоном, можешь себе представить? У него петлички такие… на ощупь, если пальцем гладить, почти как бархатные.
Они долго еще шептались, потом легли, чтобы утром встать на первую смену, но Ольга долго еще не могла заснуть. Маруся уже посапывала, а ее подруга все лежала без сна и думала о запретной любви, о судьбе, об отцах – о своем и Марусином, – о том, какие они разные.
Как ни странно, благополучное детство лучше подготовило Ольгу к борьбе за существование. Маруся была просто пропитана страхом – боялась, что не успеет, не дотянется, не схватит, не урвет кусок. Она непростительно спешила со своим счастьем, и Ольга об этом догадывалась.
Сама Ольга, в противоположность подруге, вовсе никуда не торопилась. Что бы там ни говорили о вредоносности таких предрассудков, как «одна жена на всю жизнь», или о притягательности «запретной любви», Ольга, с ее трезвым умом, сразу же разделила: одно дело – жизнь, а другое дело – романы.
Она двигалась к своей отдаленной цели тихим, но уверенным шагом. Сперва следует привыкнуть к работе на фабрике. Потом – заработать на шляпку из синего крепдешина, которую она уже приметила для себя в витрине одного богатого магазина. И последнее: она выйдет замуж за военного. Только, естественно, найдет такого, чтобы во всем ей подходил и не был ни на ком женат. Еще не хватало – путаться с женатыми мужчинами. Из всех романов явствует, что добром подобные приключения не заканчиваются.
Вот, пожалуйста, совсем недавно был громкий судебный процесс, и об этом писали в газете.
Один человек пошел венчаться. А в разгар церемонии из толпы выскочила девица, вся в фиолетовом, как на похоронах, и, достав из ридикюля флакон с кислотой, плеснула невесте в лицо! Конечно, девицу схватили… и оказалось, что она – жена жениха. Он обманул обеих женщин. И тогда жена, сгорая от ревности, пробралась на венчание и открыто заявила о своих правах. Конечно, ее судили за покушение на убийство.
Ольга обдумывала этот случай со всех сторон, пока не поняла, что представляет себя в роли жены, а вовсе не в роли пострадавшей невесты. Это окончательно утвердило Ольгу в мысли искать себе парня честного, неженатого и, при возможности, имеющего отношение к Красной армии.
С этими грезами она наконец заснула.
Глава шестая
Воззрения на любовь и вообще личную жизнь пришли в движение и брожение еще в конце прошлого века, да так до сих пор и не вернулись к единому образу. На данном этапе в непримиримой борьбе схлестнулись два взгляда: с одной стороны – все еще удерживал позиции революционный взгляд, с его идеалом абсолютной и смелой свободы, а с другой – опять набирал силу буржуазный индивидуализм с его представлением о брачном партнере как о собственности. На фабрике, где многие работали, с перерывами на Революцию, еще со старых времен, господствовало второе представление. Правда, несколько видоизмененное в соответствии с эпохой.
Считалось, например, хорошим тоном мучить ухажера, даже если он нравился. Ему следовало морочить голову – назначать свидания и не являться, а потом со смехом рассказывать об этом подругам. Или на прямой вопрос – «Любишь ли ты меня?» – отвечать: «Не знаю» – и глядеть при том в самые глаза. Такое поведение называлось «гордым» и поощрялось.
На второй месяц петроградской жизни Ольга записалась в молодежный революционный театр, работающий при фабричном клубе. В театр ее привела другая подруга, Настя Панченко.
Настя была комсомолка. Она носила длинную юбку, бесформенную армейскую рубаху и солдатский пояс. Лицо у нее было хорошенькое, круглое, с широко расставленными ясными серыми глазами и носом-кнопочкой. Настя пыталась выглядеть серьезной и для этого хмурила брови, но суровая морщина упорно не складывалась на ее гладком лбу.
Настя была сиротой. Она происходила из хорошей рабочей семьи. В сумятице восемнадцатого года ее родители погибли: мать умерла от болезни, а отец был застрелен на улице. Настя, чтобы не просить милостыню, решилась идти в проститутки, но в последний момент перепугалась, окатила клиента из помойного ведра и убежала. Вскоре после этого случая Настя вступила в комсомол и отказалась от мирских радостей. Искусство она признавала только такое, которое служило Революции. Например, она два раза смотрела фильм «Уплотнение», снятый по сценарию самого товарища Луначарского.
Она пересказала сюжет фильма Ольге, когда они однажды разговорились во время обеденного перерыва.
– Ты непременно должна ходить в кинематограф, – строго сказала Настя новой работнице. – Необходимо развиваться умственно и как социальная личность.
Разговаривая, Настя смотрела куда-то мимо собеседницы, в даль, откуда мерцали ей незримые огни коммунистического рая.
– Я схожу, – пообещала Ольга. Ей стало любопытно.
– Попроси, например, Ефима Захаровича сходить с тобой, – прибавила Настя.
Ольга насторожилась:
– А при чем здесь Фима?
Настя чуть пожала плечами:
– Он же твой родственник, кажется. Вот пусть он тебя и сводит в кинематограф.
– Ну уж нет, – засмеялась Ольга, – вот еще не хватало! Да Фима – он знаешь какой? Ему палец покажи – всю руку откусит. Один раз сводит в кинематограф, а потом потребует, чтобы я за него замуж вышла.
Настя удивилась, но ничего по этому поводу не сказала. Она вся была поглощена впечатлением от фильма.
– Там к одному профессору вселили в квартиру семью рабочего, – объяснила Настя. – В порядке уплотнения.
– Ясно, – кивнула Ольга, заинтересовавшись. Больно уж увлеченно говорила Настя.
– У того профессора была дочь. У рабочего – сын, – продолжала Настя.
Из Настиного пересказа явствовало, что идея «запретной любви» по-прежнему оставалась в искусстве главенствующей и именно она обеспечивала успех у чувствительной части публики.
