- Простите, а Владлен Лазаревич... здесь? - вкрадчиво спросил Птицын, втайне надеясь, что тот давно на "Ждановской" кушает с мамой куриный бульон.
- Как ваша фамилия? - проблеял Валера, схватив в кулак свою жидкую бородку и дважды прочесав по ней пятерней от подбородка до кадыка.
- Птицын.
- Секундочку... Я узнаю...
Валера подскочил со стула и мгновенно исчез в соседнем кабинете.
Птицын от нечего делать заглянул в текст, который печатал Валера. Текст его удивил. Заголовок был следующий: "Гомосексуалисты". Дальше шел список:
М.Ю.Лермонтов.
Оскар Уайльд.
Марсель Пруст.
Эрнест Хемингуэй.
Томас Манн.
Мигель Сервантес де Сааведра.
Вильям Шекспир.
Карл Маркс и Фридрих Энгельс.
Владимир Ленин и Лев Троцкий.
Жан-Поль Сартр.
Сергей Есенин.
Чарльз Диккенс.
Чингиз Айтматов.
Фазиль Искандер.
Нодар Думбадзе.
Валера печатал список в трех экземплярах, под копирку. Один, понятно, шефу, другой - себе, а третий - кому? Любопытное произведение. Из какого только источника, интересно? Валера печатал с рукописной тетрадочки, открытая страница которой была исписана крупным детским почерком.
Идея списка Птицыну была понятна: все писатели - гомосексуалисты, иначе они не писатели. Та же история и с деятелями революционного движения.
- Владлен Лазаревич ждет вас с нетерпением! - пронзительным тенором провозгласил Валера, широко улыбаясь и распахивая перед Птицыным дверь кабинета. Интонация его голоса напомнила Птицыну начало романса "Я встретил вас..." в исполнении Козловского.
Впрочем, особое добросердечие Валеры немного испугало Птицына: чего доброго Виленкин в этом своем гадюшнике - в полумраке кабинета - будет домогаться его, Птицына. Что ему тогда делать? Бежать, как Иосифу от жены Потифара? А в руках у парторга останутся его джинсы со свитером?! Дудки! У него одни джинсы. Сторублевые! Кукес достал через папу.
Вот что: если что, Птицын поднимет крик на весь институт: "Спасите! Помогите! Насилуют! Парторг насилует!" Вбежит Валера, устроит парторгу сцену ревности. Птицын под шумок смоется.
Ну а если на него нападут оба гомосексуалиста? Что тогда? Тогда он схватит со стола папье-маше и засунет им в задницу. Его честь им дорого обойдется!
2.
В таком боевом настроении Птицын вошел в кабинет Виленкина. Валера осторожно прикрыл дверь снаружи.
- Здравствуйте, Арсений! - Виленкин даже привстал с кресла, когда Птицын вошел. - Очень хорошо что вы пришли. Вам передали, что я вас искал? Присаживайтесь.
Парторг указал Птицыну на стул, стоявший на другом конце длинного стола под зеленым сукном. Пока все происходило в соответствии с этикетом, даже немного церемонно. Пожалуй, никаких непристойных предложений Виленкин делать не собирался.
Парторг достал из футляра очки, надел их и, приветливо улыбаясь, принялся изучать Птицына из-под толстых окуляров, которые делали его маленькие карие глаза в десять раз меньше. По правую руку от Виленкина стоял новенький бюст Ленина, и они оба смотрели на Птицына. Птицын, чтобы хоть как-то развлечься, тоже стал в ответ улыбаться Виленкину, а заодно и Ленину - двоим сразу. Так они сидели и улыбались друг другу.
Птицын не видел парторга недели три, с того момента, как досрочно сдал ему зачет по советской литературе. За это время много воды утекло: взорвался партком (раньше он был на втором этаже), Виленкина едва не уволили, он скрылся от ректорского возмездия в клинике голодания, результаты пребывания в которой Птицын со всей очевидностью наблюдал. Парторг из розовощекого добродушного толстяка, этакого Гаргантюа, превратился в худосочного земляного червя, тщедушное и сутулое тело которого копошилось в старом добром пиджаке, по-прежнему рассчитанном на фальстафовское тело. Виленкин как-то скукожился и иссох, как будто стал меньше, незначительней. К тому же он покрасил волосы хной, так что его голова приобрела странный иссиня-лиловый оттенок, - брюнет цвета спелой вишни.
- Ну-с... Как дела? - не теряя доброжелательности, спросил Виленкин. Голос у него был громкий, поставленный, правда в нос, чуть-чуть надтреснутый. Вроде бы оптимист и бодрячок, но с червоточинкой, верней с натугой. Птицын, прислушиваясь к его голосу, немного противному, никак не мог поверить в его веселый задор.
- Спасибо, хорошо.
Виленкин нажал на кнопку селектора (такие Птицын видел только в фильмах про больших начальников), прокричал в динамик:
- Валера, соедини меня с Первым отделом. Благодарю.
В динамике зашуршало, заскрипело, сквозь скрип послышался низкий мужской голос.
- Да, Сергей Сергеич, это я, Виленкин... Василь Васильич еще у вас? (Снова сквозь шипение и шорох прорвался бас; Птицын не разобрал слов.) У меня Птицын. (Шум из селектора.) Да. Жду. Спасибо.
- Вы знаете, что ваша работа по Сартру на общесоюзном конкурсе гуманитарных вузов отмечена дипломом?
- Нет, ничего не слышал, - удивился Птицын.
- Позавчера давали подарки, призы... в университете на Ленинских горах. Вы разве не в курсе?
Птицын пожал плечами: ему никто ничего не сказал.
- Я был членом жюри, - продолжал Виленкин, - международного жюри. Ваша работа случайно попала ко мне в руки. Неплохо, скажу я вам. Очень неплохо. Много спорного. Конечно, задор неофита, наивно полагающего, что он в науке первый и что до него никто ничего не писал... Не без этого... Но в целом весьма... весьма интересно. Особенно полемика с Великовским. Ловко вы его подцепили... И за дело... Я бы даже сказал: лягнули! Без всякого почтения к авторитетам...
Виленкин торжественно снял очки, положил их перед собой на стол.
- С одним бы я только поспорил - с тем, что Сартр...
Внезапно он подскочил в кресле, расплылся в сладкой улыбке, резво обежал длинный стол под зеленым сукном, бросился к двери навстречу рыхлому гиганту в сером костюме с овальной плешью на темени. Птицын не предполагал в Виленкине эдакой прыти: обычно Виленкин держался со студентами с величественным добродушием щедрого дядюшки, потакая шалостям молодежи и отечески пестуя юные дарования.
- Василь Васильич! Очень рад. Вот Птицын. Талантливый бездельник! Впрочем, подает большие надежды. Диплом на общесоюзном конкурсе студенческих работ по гуманитарным дисциплинам, - заверещал Виленкин, пожимая руку вошедшему.
- В курсе, - сурово отрезал толстомордый гигант, с высоты своего роста небрежно окинув взглядом жалкую фигурку заморыша Виленкина. (Клиника голодания не пошла тому на пользу.)
Внешне гигант одновременно напоминал свинью (если глядеть на лицо) и жирафа (если бросить беглый взгляд на всю фигуру). Птицын вспомнил, как в зоопарке жираф переходил из одной клетки в другую, похожую на открытый сетчатый лифт и поедал сено, лежавшее на самом верху этого лифта. Синкретическое существо -- свинья-жираф - не понравилось Птицыну. К тому же неожиданно он заговорил высоким тенором в тоне приказа:
