Для того, чье смирение и вера непоколебимы, все равно, будет ли он жить рядом со своим гуру или нет.
Для того, кто полностью постиг Дхарму, все равно, встретится ли он с добром или злом.
Для того, кто отрекся от мира, все равно, будет ли он соблюдать общепринятые нормы морали или нет.
Для того, кто познал разум, все равно, будет ли он практиковать оккультные силы или нет.
Таковы десять равноценных вещей.
Десять фигуральных выражений
Поскольку Конечная Истина, Дхарма-Кая, не может быть описана в терминах сансары, а познается лишь в состоянии самадхи как Пустота, выражение «Конечная Истина» является только фигуральным.
Поскольку нет ни прохождения Пути, ни идущего по Пути, выражение «Путь» является только фигуральным.
Поскольку нет ни созерцания Чистого Состояния, ни созерцающего его, выражение «Чистое Состояние» является только фигуральным.
Поскольку нет ни переживания Истинного Состояния, ни переживающего его, выражение «Истинное Состояние» является только фигуральным.
Поскольку нет ни делателя действия, ни испытывающего действие, выражение «действие» (карма) является только фигуральным.
Поскольку нет ни соблюдения обетов, ни соблюдающего обеты, выражение «обет» является только фигуральным.
Поскольку нет ни накопления заслуги, ни накапливающего заслугу, выражение «заслуга» является только фигуральным.
Поскольку нет ни достигаемого желанием, ни испытывающего желание, выражение «желание» является только фигуральным.
Поскольку нет ни отречения от сансары, ни отрекающегося от сансары, выражение «сансара» является только фигуральным.
Поскольку нет ни получения плодов действий, ни получающего плоды действий, выражение «плоды действий» является только фигуральным.
Таковы десять фигуральных выражений.
Десять великих радостных осознаний
Это великая радость сознавать, что разум всех живых существ неотделим от Единого Разума.
Это великая радость сознавать, что То, или Истинная Реальность, вне любых качеств и вне любых свойств.
Это великая радость сознавать, что в безграничном, запредельном мысли, Знании Реальности все сансарические различия исчезают.
Это великая радость сознавать, что в состоянии изначального, или несотворенного, разума всякое мышление прекращается.
Это великая радость сознавать, что в Дхарма-Кае, где разум и материя неотделимы, всякая необходимость познания отпадает.
Это великая радость сознавать, что в самосущей сострадательной Самбхога-Кае нет ни перехода, ни изменения, ни рождения, ни смерти.
Это великая радость сознавать, что в самосущей божественной Нирмана-Кае нет двойственности и ощущения двойственности.
Это великая радость сознавать, что в Дхарма-Чакре, Колесе Учения Будды, нет места ни «душе», ни «я», ни теории «личности».
Это великая радость сознавать, что в божественном безграничном сострадании Бодхисаттв нет ущерба и нет пристрастия.
Это великая радость сознавать, что Путь к Свободе, которым шли все Будды, вечно существует, вечно неизменен и вечно открыт для тех, кто готов вступить на него.
Таковы десять великих радостных осознаний.
Наполнена девятая, последняя, кринка молока.
Проведя два дня в беспрерывной медитации, Шэнь-сю так и не смог ничего придумать и теперь неподвижно лежал в своей келье, накрывшись с головой циновкой, не откликаясь ни на чей зов. Монахи все еще восторгались гатхой Шэнь-сю и громко повторяли ее, ходя по монастырю.
Однажды молодой монах проходил мимо тех комнат, где работал Ли Ду. Увидев запыленного рисовой шелухой мальчика, монах остановился в дверях и стал насмешливо распевать гатху Шэнь-сю:
Не есть ли тело опора Бодхи,
Как подставка — опора зеркала?
Усердно очищайте зеркало разума,
Чтобы не собиралась пыль.
И когда мальчик услышал это, праджня тронулась в нем, как весенний лед, и он понял, что сочинивший гатху еще не достиг Просветления. И Ли Ду спросил у монаха, что это за гатха и почему он распевает ее. Монах сказал:
— Как, разве ты не слышал? Пятый патриарх собрал нас и сказал, что рождение и смерть мучительны и что мы должны составить гатху Освобождения, чтобы патриарх Хун-жэнь мог передать свой сан наиболее преуспевшему из нас и сделать его своим наследником. Кто-то написал эту гатху на стене Солнечной галереи, и учитель Хун-жэнь приказал всем поклоняться ей, зажечь перед ней лампаду и неустанно повторять ее. Учитель сказал, что те, кто будут действовать согласно этой гатхе, достигнут великой заслуги и будут спасены от рождения в злых мирах. Разве ты не слышал об этом?
Ли Ду сказал, что еще ни разу не был в Солнечной галерее, и попросил немедленно отвести его туда, чтобы он тоже мог поклониться гатхе. Монах согласился.
Когда они пришли, Ли Ду поклонился гатхе и возжег перед ней курения. Затем он попросил монаха написать рядом и его стихотворение, поскольку сам он не знал грамоты. Монах расхохотался:
— Как, ты не можешь даже писать, а уже сочиняешь гатхи?! — удивился он. — Тогда ты можешь сочинить целую сутру!
— Если ты действительно являешься учеником Будды, ты не станешь смеяться над ищущим знания, — тихо сказал Ли Ду.
Тогда монах взял в руки уголь и быстро написал на стене гатху Ли Ду. Она гласила:
Бодхи изначально не имеет опоры,
Зеркало не имеет подставки,
Природа Будды всегда ясна и чиста,
Где же собраться пыли?
Немного подумав, мальчик попросил добавить следующее:
Пустота и есть опора Бодхи,
Нет ни зеркала, ни подставки.
Если разум есть Пустота —
Где же собраться пыли?
Когда гатхи были написаны, Ли Ду тотчас отправился в рабочие комнаты продолжать работу. У стены стали собираться монахи.
Все собравшиеся были немало изумлены гатхами мальчика. Одни без меры восхищались написанным, другие, наперекор первым, громко декламировали гатху Шэнь-сю, третьи — просто молчали и замышляли недоброе.
Услышав ропот, патриарх Хун-жэнь вышел из кельи. Когда он увидел на стене новые гатхи, он тотчас понял, что написавший их станет его преемником, но, опасаясь, чтобы ему не повредили, патриарх снял с ноги соломенную сандалию и быстро стер написанное.
— Нет, — сказал Пятый патриарх, — тот, кто написал это, еще дальше от истины. Расходитесь. Следуйте первой гатхе и поклоняйтесь ей. Не тратьте время.
И монахи разошлись, все еще перешептываясь, удивляясь дерзости новичка.
На следующий день Пятый патриарх Хун-жэнь, как бы случайно оказавшийся в рабочих помещениях, убедившись, что никого нет рядом, сказал Ли Ду:
