– У-у-у, падла! – зарычал бандит и ударил девушку по голове. – Ты кусаться! Я тебе зубы повыбиваю, сучара!
Кожаный явно не рассчитал силу удара. Жертва его беззвучно и тихонько сползла по стеночке, теряя сознание. Незадачливые бандиты ещё пару минут полаяли в сердцах друг на друга и, наконец, вышли из подъезда. Шура тоже недолго оставалась валяться на зачумлённом давно уже немытом полу.
Сознание всё-таки вернулось и она не сразу, но смогла подняться, уцепившись за доску подоконника. Постояла немного, потом, отряхнула бывший когда-то модным плащ, мигом превратившийся в вонючую подъездными амброзиями тряпку, собрала с подоконника потроха сумочки, отметив, что не тронут кошелёк, и подалась вон из приветливого полного убийственными приключениями парадного. В больной голове свербело только одно: добраться до дому. Скорей! И – в ванную!
А на утро она вспоминала вечернее приключение, лишь досадливо морщась, и трогая на голове шишку от удара. Надо же! Бандиты перепутали её с дочкой Юрия Визбора! Но кому эта певица так могла насолить, что её вылавливают наёмные проходимцы? Что нападающие были наёмниками, Шура не сомневалась. Иначе не ошиблись бы. Девушка почувствовала себя по-человечески только оказавшись дома. Берлога всегда была для девушки надёжным спасительным таинственным островом.
Наша парочка ввалилась в Шурочкины островные джунгли, весело болтая ни о чём, но с каждой секундой всё более ощущая какую-то возникшую меж ними то ли связь, то ли зависимость. Только сейчас им было недосуг разбираться в нахлынувших, наехавших, навалившихся чувствах, а тем более что-то анализировать. Они были счастливы той безответственной свободой пьяного, безоговорочного пофигиста, когда все дела, ситуации, проблемы не имеют никакого значения. Когда на первое место выступает незримая потаённая страсть ни о чём не думать, напиться, забыться, отдаться, расслабиться, расплыться лужей по паркету.
Именно в такие мгновения человеческой жизни становится драгоценным мимолётный взгляд партнёра, или лёгкое касание, доводящее до сумасбродства. Да мало ли ещё какие проблемы! Важно, что всё это было, присутствовало, чувствовалось. Кто знает, может, как раз в такой момент Нарцисс произнёс свою историческую фразу: «Остановись, мгновенье!». Уже не важно, что влюблён он был только в себя, только в кажущуюся ему неповторимость своей физической оболочки. Но это было! Было! Иначе не было бы исторической фразы.
Экстравагантность квартиры не уступала экстравагантности хозяйки, поэтому Роберт, едва оглядевшись, сумел вымолвить только:
– Ого!
В его устах такое восклицание значило многое. Даже очень. За свою разноцветную жизнь искателя приключений и не безбедного существования на рынке авантюристов крупного масштаба, он повидал многое. И если обстановка Шурочкиного острова произвела на него впечатление, значит, творческий вкус у хозяйки был не ординарен.
Поцеловав девушку – надо сказать, что такой способ сближения сердец пришёлся по вкусу обоим, – Роберт прошёл в залу, разглядывая мелкие безделушки, чеканку, небольшие акварельки, развешанные в беспорядке по стенам среди пробегающих по обоям настоящих лиан с лаковыми малахитовыми листьями глубокой зелени.
Из всего Шурочкиного китайского-индийского рая лианы считались, чуть ли не самой ценной ценностью, потому как значились настоящими, завезёнными «оттудова», то есть самыми забугорными. Естественно, что хозяйка гордилась этим, а когда увидела, что Робику лиановые побеги откровенно понравились, сердце девушки ещё больше оттаяло.
Во всяком случае, сколько можно быть одной и можно ли? Да, есть работа! Да, Шура считала себя самодостаточной! Но когда человек один – он, словно птица бескрылая, словно подранок, потерявший стаю. Самостоятельный, очень уважаемый, но никому попросту не нужный отщепенец. Поэтому одинокий человек всегда мечтает о ком-то, кто поймёт и оценит, что одиночество хорошая вещь и сумеет променять эту хорошую вещь без претензий на глупую и никчёмную собственную свободу.
Пока Роби осваивался с неосвоенным и знакомился с незнакомым ещё внутренним миром Шуры, она уже успела упорхнуть на кухню, сварить кофе, даже организовать на полу вокруг пня что-то вроде небольшого неформального сейшена, благо, топтыжья шкура была не против и хитро посматривала на гостя стеклянными глазами.
– Я к кофею предлагаю ещё коньячку немножечко. Не возражаешь? – пригласила она гостя, разливая по бокалам армянский «Арарат». Роби не возражал. Он уселся по-турецки возле шкуры, на которой сибаритствовала его подружка, взял бокал, принялся выцеживать из не шибко соображающей головы тост, поскольку надо же за что-то выпить:
– А сейчас выпьем за… э-э-э… чтобы…
– Чтобы стоял, и деньги были! – захохотала Шура.
Роби очередной раз поперхнулся, но надо отдать ему должное – быстро справился с собой, снисходительно улыбаясь, поддержал тост хозяйки:
– А что, самое время!
Они пили армянский коньяк, закусывали поцелуями, пока оба не оказались, в конце концов, рядышком на медвежьей шкуре, в её косматых объятиях. Иногда Шура в мечтах представляла встречу с желанным именно такой, или ей только казалось, что раньше когда-то приходили полузапретные видения о такой встрече – это не важно. В данный момент важным было то, что желанный сидел рядом, послушен, влюблён и чертовски доступен! По крайней мере, в данный момент. Этого и хотела Шура.
Она с наслаждением, граничащим с необъяснимым восторгом, упивалась почти забытым запахом мужского тела, будившего в ней самые сокровенные, самые похотливые вольготные желания. До сей поры, эти желания даже не мечтали овладеть сознанием девушки, и существовали, загнанные на задворки подсознания. А теперь, подкреплённые фантазией художника и чувствительными запахами, они рвались наружу, обнажая свою свирепую жадность и неутолимый голод, требовали воплощения в жизнь, чтобы исполнить радостный ритуальный танец на сплетённых воедино телах.
Шурочка стала с нетерпеливостью измученного жаждой путника, одолевшего ненавистную пустыню, срывать с этого источника живительных наслаждений одежду, впилась в его обнажённое мускулистое плечо мелкими хищными зубами очумевшей мурены. К тому же, как свирепая дикая кошка расцарапала гладкую шкуру попавшейся в лапы дичи.
Роберт, не ожидая подобного чувственного садизма, незадачливо крякнул, но вскоре в унисон подружке стал избавляться от ненужных мешающих тряпок, помогая Шурочке также освободится от излишней одежды, хотя для неё это было делом одной секунды. Он снова увидел обнажённое женское тело, красивую высокую и тугую грудь, претендующую на роль девичьей, округлый живот с мелкими шрамами, оставшимися от беременности, и ясно почувствовал клокотавшее в ней онгоновое пламя
[3]
женского желания. Это было, пожалуй, самое главное. Сжимая в объятиях, целуя, лаская, распаляя её, он не давал, однако, одерживать над собой верх в этом столкновении двух энергий, двух полюсов, двух ипостасей жизни и смерти.
Вскоре, чуть ошалевшие, но ещё не желающие отказываться от нахлынувшей волны сексуальных откровений, они перебрались на Шурочкин водяной матрац, раздольем своим позволяющий проделывать всё, что ещё можно было придумать в технике и тактике секса. Придумать что-нибудь новое было довольно сложно, но оба очень старались и вывернули наизнанку всю свою изобретательность.
