Все прислушались. С верхнего этажа гостиницы доносился ужасный рев трубы.
— Но я, — продолжал силач-гренадер, повышая голос, — предъявил ультиматум хозяину. Завтра или труба, или я подаю в суд.
— Это более чем справедливо, — заметил Джедеоне.
Гренадер стукнул кулаком по столику и прибавил:
— Здесь все имеют право играть на трубе, и если другие молчат, как бараны, я не буду молчать. Я заплатил, — громогласно закончил он, — и буду играть на трубе.
Но обвинительная речь несчастного силача оказалась прерванной, поскольку Арокле, разложив по накрытым столам в сквере несколько тарелок, на которые что-то было положено, выдал, как это всегда бывало в часы приема пищи, мрачную шутку:
— Кушать подано.
Тем не менее — хотя почти все постояльцы были люди веселые и понимали шутки, — гости прошли в сквер, ведя любезные беседы, и расселись за столы. Из темного окна Дирекции синьор Афрагола с беспокойством следил за лицами постояльцев; не слыша протестов, он перевел дух и, просунувшись в окошко, выходившее на кухню, сказал:
— Кажется, пронесло. Смелее! Давайте картошку и…
Но тут он подпрыгнул. Послышался голос силача-гренадера, который кричал:
— Арокле!
Арокле, красный как рак, сделал вид, что не слышит проклятого имени.
— Этот бифштекс, — ревел сварливый атлет, — это вчерашнее отварное мясо!
— Могу поклясться жизнью… — начал официант.
— Не клянись! — заорал силач. — Меня одурачили. Потому что если бы вы в своем рекламном проспекте написали, что здесь кормят отвратительными бифштексами, я бы поехал в другое место.
— Но неужели вы думаете, — заметил Арокле, — что мы могли напечатать такое?
Синьор Афрагола, сидя в темной комнате, кусал себе руки, чтобы заглушить рыдания. А силач-гренадер продолжал:
— Это же конина…
— Синьор, — неожиданно вмешался обедавший за соседним столом старик, — нас всех от вас тошнит. Вы прекратите когда-нибудь? Не нравится вам этот пансионат, уезжайте себе, мы только порадуемся!
Силач-гренадер посинел. Он повернулся к Джедеоне и прошептал:
— Это как раз тот, кто присвоил трубу: Джанни Джанни! Не смотрите! Он напрашивается на дуэль со мной…
Он уткнулся взглядом в тарелку и больше не протестовал. Но Джанни Джанни — внешность которого напоминала Леонардо да Винчи, только потолще, пониже ростом, без бороды, помоложе, словом — ничего общего с Леонардо да Винчи, — продолжал, обращаясь к окружающим:
— Он уже полчаса мучает нас своими жалобами. И каждый день одно и то же! Но надо же иметь уважение к другим постояльцам! Склочник! Скандалист! Форменный…
Тут из-за стола силача-гренадера прокричал молодой человек, занимавший правое бедро:
— Да сами вы скандалист порядочный! Сколько можно? Молчали бы уж! Давайте пообедаем мирно и спокойно!
Джанни Джанни замолк. Но другой молодой человек, который в ансамбле обычно располагался на затылке силача-гренадера, сказал коллеге с правого бедра:
— Чего ты вмешиваешься в чужие разговоры?
— Он поступает, как ему заблагорассудится, — воскликнул молодой человек с левой руки, — и это его дело.
— Гадюка!
— Гюрза!
— Змея занзибарская!
Полетели тарелки, и вскоре группа силача-гренадера превратилась в человеческое месиво, где щуплые молодые люди славно друг друга мутузили; в конце концов силач-гренадер взял всех на руки, вдобавок поставил на подбородок для равновесия бутылку вина и сказал, вставая:
— А сейчас сочтемся.
В этот момент сильный порыв ветра встряхнул листья на деревьях, подхватил и понес салфетки, вспыхнули две или три молнии, послышался удар грома, похожий на выстрел из пушки, и в то же мгновение на сквер обрушился сильнейший ливень.
Началась суматоха. Все отдыхающие бросились в помещение с тарелками в руках; Арокле остался сражаться со стихией, чтобы хоть что-нибудь спасти. Он встряхивал салфетки, переворачивал корзинки с хлебом и бутылки, смотрел под столы.
— Всё съели? — спросила посудомойка, высунувшись из окна кухни с алчными глазами.
— Всё! — рявкнул официант. — До последней корочки хлеба!
Вестибюль гостиницы напоминал лагерь.
Андреа, прижавшись носом к стеклу, наслаждался зрелищем улицы, превратившейся в бурный поток.
— Дождь еще не кончился? — спросил у него отец.
— Не знаю.
— Как это не знаешь? Ты же смотришь в окно!
Андреа пожал плечами.
— С неба падает много воды, — сказал он, — но я не знаю, дождь ли это.
— А что же еще, сынок? Ты хоть не говори такое вслух.
Раздосадованный Джедеоне позвал Арокле.
— Принесите мне напиток, — сказал он ему.
— А меня, — добавил молодой человек, который обычно устраивался на затылке у силача-гренадера, — поноси на закорках.
То была единственная платная услуга, о которой просил молодой человек, вечно ходивший без денег.
Арокле присел на корточки, но вдруг с улицы ворвался, как метеор, промокший до нитки носильщик; в страшном волнении, бормоча сдавленным голосом:
— Дорогу, дорогу, — он кинулся к двери Дирекции и принялся бешено в нее колотить.
Наступила полная тишина.
Носильщик заколотил еще сильнее.
Изнутри не доносилось ни звука.
— Может, хозяину плохо? — пробормотал кто‑то.
Носильщик принялся пинать дверь ногами, рискуя вышибить ее. Наконец, внутри послышался странно носовой голос:
— Минуточку!
— Синьор Афрагола, синьор Афрагола! — кричал вошедший. — Ужасная новость! Ради бога, откройте!
Прошло несколько мгновений в тишине и неописуемом беспокойстве. Наконец, дверь медленно отворилась, но вместо синьора Афраголы, хозяина пансионата, ко всеобщему изумлению появилась внушительная фигура гусара с встопорщенными усами, шапкой на голове и саблей на боку. Все почтительно встали, — в удивлении, ибо не знали, что в гостинице проживает подобное лицо.
— Синьор, — произнес гусар, спокойно и важно, обращаясь к носильщику, — здесь нет никакого синьора Афраголы, и мне неизвестно, кто это такой.
— Но как же так? Хозяин гостиницы… — пробормотал носильщик.
На что гусар:
— Гостиница… хозяин… Что означают эти слова?
— Да как же! — закричал носильщик, — синьор Афрагола!
— Никогда не слыхал про такого, — отвечал гусар.
Но силач-гренадер, увидев, как тот незаметно подмигивает носильщику, подскочил к нему, сорвал с него шапку, быстрым движением руки отодрал длинные усы, приклеенные на марле и прокричал:
