Я услышала, как мой «собеседник» хмыкнул в ответ. И отключился.
– Маечка! Что это было? Какой двадцать один день? – испуганно недоумевала мама.
– Прости, мам, это у нас игра такая. Ерунда полная.
– С кем игра? У тебя все в порядке со здоровьем? Почему двадцать один день?
– С одним идиотом игра. А со здоровьем все более чем: посмотри на меня. У тебя же глаз наметан.
Мне не хотелось тратить время на ерунду. Мне нужно было продолжение рассказа о них, разлученных в юности государством и соединенных судьбой.
Я упивалась их рассказом. Тем, как мой отец перенес после встречи с мамой отлет в Калифорнию на неделю. Как он вглядывался в мои и Егоркины фотографии. Как они думали, рассказывать мне или нет. Но главную новость мне еще предстояло услышать:
– Майка! Мы сегодня расписались. Вот этот праздничный стол – это угощение по случаю нашей свадьбы, – призналась мама.
– И я, значит, ничего не подозревая, навалилась, как хищник, без зазрения совести, а вы и не притронулись.
– Мы хотели, чтобы ты нас поняла, это как минимум, – пояснил отец.
– Мы готовились к трудному разговору, нам не до еды было, – вздохнула мама.
– А бабушка? Она знает? Ты ей сказала?
– Бабушка узнает. Мне важно, чтобы ты знала. Я очень боялась этого разговора. Но… ведь каждый человек должен знать, откуда он.
– Знаешь, учти просто: я – от папы, который меня растил, учил и любил. С ним прошел очень важный кусок моей жизни. То есть – самый важный. И до сих пор я с ним разговариваю.
– Это так, Майка, это так. Конечно, в тебе очень много от папы, Анатолия Константиновича. Речь же не о том.
– Я буду носить его фамилию и отчество, учтите.
– Дело же не в этом. Это все понятно.
– А ты? Ты сменила фамилию? Ты взяла фамилию мужа?
– Нет, дорогая! У нас с тобой одинаковые фамилии.
Мне почему-то полегчало от этих маминых слов. И вдруг я вспомнила давний бабушкин рассказ про ее молодость. Она тогда назвала женщин нашего рода непутевыми.
– Мам, мне как-то бабушка сказала, что у женщин нашей семьи есть такая черта… Сами ломаем, а потом чего-то от судьбы ждем… Не о тебе сказала. О себе и обо мне. Но вот смотри: она сейчас счастлива со своим Сережей. Ты – тоже встретилась вот… Это что же? Мне тоже судьба подарит встречу? Но только ждать-то – до пенсии! Это я не выдержу!
– Ты не обобщай, – пожала плечами мама. – Все равно у каждой по-разному. Бабушка – жертва собственной доверчивости и ложно понятой гордости. Мы с Андреем оторваны были друг от друга не по своей воле, насильно, жестоко. А ты… Ты – продукт другой эпохи. Из тебя дамская дурь поперла. Максимализм, будь он неладен. У вас ведь чуть что – развод. А потом расхлебываете горе, как получится.
– И что? Мне ничего не ждать?
– Ну ты же видишь, Макс женат…
– Да какой Макс, мам. Проехали Макса. Я о человеке, которого люблю…
– Раз любишь человека, будете вместе, – убежденно пообещала счастливая мама.
Конечно, ей хорошо было говорить!
Я засиделась, забыла, что пора мне отправляться к ежам. Если приеду слишком поздно, они не поймут. Расхрюкаются, растревожатся. К тому же я не люблю ездить в сумерках. Именно в это время суток у меня что-то происходит со зрением, теряю уверенность в себе.
– Мне пора, мамочка! Поздравляю вас! Совет да любовь!
– Куда ты поедешь? Оставайся! Еще столько всего надо обсудить. Переночуешь дома, а с утра отправишься, – предложила мама.
Но меня словно что-то подталкивало: надо ехать.
– Я передохну и через пару дней снова заявлюсь. Вы вообще-то что планируете? Где теперь жить будете – тут или там?
– Там, – смеясь, ответил отец. – Я очень надеюсь, что там. У меня большой дом в Калифорнии, много земли – настоящее поместье. Маме там будет хорошо. Но здесь я еще около месяца пробуду. Много формальностей предстоит. И – по Москве хочется нагуляться.
– Сейчас вопрос с работой решается. Возможно, меня возьмут там на работу, – пояснила мама. – Просто так уехать… Я почти не представляю себе.
– Тебя возьмут, – убежденно произнес новобрачный. – Уж поверь мне. Ты имеешь имя в научных кругах.
– Да, имя, – вздохнула мама. – Имя имеется… И вот еще что, Маечка. Перебирайся-ка ты в город. Живешь там отшельницей. Летом еще ничего. И осенью терпимо. Но зимой… С ума сойдешь – одна, тьма постоянная. Мы уедем. Квартиру я записываю на тебя, оформляю дарственную. И все получится просто отлично. Места тебе хватит. А нам что? Иногда приехать…
– Значит, все уже решено? Конечно, решено. Я остаюсь совсем одна. Без Егорки, без тебя, без бабули… А кому я нужна вообще-то?
– У тебя не будет никаких препятствий переехать в Америку тоже.
– И Егорку туда заберем. Там отличные университеты. Андрей в Беркли преподает.
– Да. Всех заберем. И бабушку. И всю Москву. И заживем… И увидим небо в алмазах. И твоих больных заберем, да? И родной язык? И вот это все?
Пора было мне отправляться.
Я вышла на улицу, совершенно ошеломленная. Этот день, казалось, отрезал меня от прошлого и продолжался невозможно долго. Неужели это я днем забирала свой паспорт из турагентства, а потом обсуждала Иришкины глупости с Максом? Кстати, она не угомонилась, хотя Макс твердо обещал. Звонки-то продолжаются. Что там у них происходит? Ладно, звонки я переживу. Мне бы со своими новостями справиться.
Я помнила, что что-то должна купить, забыла только, что именно. Заехала в огромный и дорогой супермаркет. Я могла сегодня не экономить: в сумке лежал конверт с деньгами. Но что же мне было надо?
Я купила душистое мыло, новую туалетную воду. Эти маленькие приятности радовали, но я так и не вспомнила, что же мне действительно нужно.
Взгляд случайно упал на обувную витрину. Зайду, пожалуй, посмотрю вон те яркие сандалики. Хотя кто меня в них будет видеть? Ну, в поселковый магаз стану ездить как приличный человек. Или если с Егоркой на море полетим.
Вдруг взгляд мой упал на стенд с мужской обувью. Роскошные кожаные домашние тапки словно взывали: «Возьми нас домой, немедленно! Мы исполним твои заветные желания!»
Купить, что ли? Вдруг Юлька права? Что, от меня отвалится? Ну, начну двигать к спальне. А если через сорок дней никто не объявится, подарю тапки… Кому? Новому папе? Егорке? Он меня обсмеет… А кстати, если я улечу на море, кто тапки две недели двигать будет?
– Вам какой размерчик показать? – ласково осведомилась продавщица.
У Егорки сорок четвертый. Как у его папаши. Кстати, у Андрея Борисовича, похоже, тоже такой размер, если по росту судить.
– Сорок четвертый. И давайте сразу на кассу, я оплачу.
