— Но ты же отдал его в каратэ?
— Отдал. Он занимается. Но сама атмосфера, вот я о чем…
— Тогда возвращайся.
Федька весь ссутулился. Помолчал.
— Поехали, — сказал он. — Пельмени ждут.
Я подошел к своей «Хонде». Открыл дверь. Оттуда раздалось:
— Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы!!!
— Что это?! — дернулся Федька.
— Князя Хованского зарезали.
* * *
На плите булькала кастрюля с пельменями. Татьяна смешивала йогурт со сливками — получаемый эрзац служил у нас сметаной. Федька достал из холодильника бутылку «Столичной» и наполнил рюмки.
— К зубам прилипает, — сказала Татьяна, проглотив рисовую тянучку. — А так ничего, съедобно.
— Только мы его ничем не отдарили, — сказал я. — Это неправильно.
— А чем я его отдарю? — возразил Федька. — Виртуальной плазмой? Ему-то хорошо — он что продает, то всем и дарит.
— Он пирожки хотел попробовать. Напекли бы ему пирожков — глядишь, смягчил бы позицию.
— Так у него позиция и без пирожков мягкая, куда еще смягчать. Я ведь не зря говорю: они народ очень безобидный, и когда-нибудь их это погубит. Но нашему брату оно только на пользу. Выпьем же за японскую безобидность!
— Ваня, иди ужинать! — позвала Татьяна и принялась вылавливать пельмени шумовкой. Когда Ваня вышел к столу, я закусывал огурцом.
— Привет, каратист!
— Здрасте.
— Как в школе дела?
— Ой, Вадичек, пока не забыла! — Татьяна поставила передо мной тарелку пельменей, достала со шкафа какой-то бумажный лист и положила рядом. — Вот, принес и не может объяснить. А нам интересно, что это такое красивое дали.
— Грамотей! — сказал я. — Читать до сих пор не научился?
— Да я могу… — засмущался Ваня. — Тут просто эти сложные, как их…
— Они не сложные, они просто очень рукописные. Я тоже неважно такие разбираю. Хотя основное уже ясно — это почетная грамота.
— Я так сразу и подумал! — обрадовался Федька и сунул мне в руку вторую рюмку. — За наши победы!
Закусив пельменем, я потащил мизинец вниз по прихотливым закорючкам, каллиграфически выведенным черной тушью.
— Ну вот: «Иван Репейников». Фамилию-то разобрал?
— Разобрал. А дальше не могу.
— «…награждается за второе место на турнире…»
— Это каратэ! — сообразил Федька. — Тогда еще лучше. Сейчас отдельно выпьем за боевые победы.
— «…посвященном славной годовщине…»
— Подставляй рюмку.
— «…взятия Порт-Артура».
Бутылочное горлышко подпрыгнуло, стукнуло по рюмке и опрокинуло всю водку мне в пельмени. Следом из стеклянного сосуда вылетело еще полста нечаянных грамм, распределясь по всему столу и частично по документу.
— ГДЕ?!?! — Федька вскочил, схватил грамоту, стряхнул с нее алкоголь. — Где это написано?
— Да вот. «Рёдзюн». По-китайски «Люйшунь». По-русски «Порт-Артур»…
Федька обвел нас непонимающим взглядом.
— Это они что, серьезно?
— Ну, а чего такого? Годовщина славная, разве нет?
Он перевел взгляд на сына.
— И ты там занял второе место?
— Да… — пролепетал Ваня. Он весь съёжился и, казалось, готов был сейчас же бежать исправлять роковую оплошность — только еще не понял, какое место от него требовалось взамен: первое или последнее.
— Федя, ешь пельмешки! — напомнила Татьяна. — Вадичек, давай я тебе других положу.
— Да ладно, — сказал я. — Всё в один живот. Какая разница, по очереди или сразу? Тем более, что и тост уже произнесен.
Облизав ложку из-под сметаны, я зачерпнул ей водки пополам с пельменной жижей.
— За боевые победы, Федор!
Федька поморщился. Сел. Налил. Выпил. Опять поморщился. И сказал:
— Ну, в общем, да… Чего, собственно… Дело давнее… Только все равно, пусть не думают… А то мы силенок поднакопим, да и заберем у них обратно.
— У них уже не заберем. Он давно уже не у них.
— Ну, заберем чего-нибудь другое… Мало ли… С работы чего-нибудь утащим…
В моей тарелке плавали два захмелевших пельменя.
— И с Дармоедой разберемся. Ирисками он нас не купит. Пусть собирает своих страховиков. Я скажу все, как было. Ты переведешь…
— Переведу… Легко… Все, как было…
Оставался один пельмень. Он злостно ускользал от моей вилки.
— Давай по последней, и начнем культурную программу.
— Нет, Федор, я уже пойду.
— Куда?! Сейчас кино будем смотреть! «Полицейская академия три».
— Мне кина на сегодня хватит… Дома стирка, уборка… На посошок, и все.
Я зачерпнул непослушный пельмень ложкой и поднял рюмку.
— За крейсер «Варяг»! — сказал Федька.
— Правильно, — кивнул я. — За честное и своевременное открытие кингстонов.
— Ты пораженец.
— Наверно.
— Тебе не стыдно?
— Стыдно…
От Репейниковых я обычно возвращался двором, но сейчас двор между блоками университетских квартир был непроходим. Выбравшись на узенькую расчищенную улочку, я двинулся в обход, мимо двухэтажных домиков за невысокими каменными заборами. У некоторых калиток срабатывали фотоэлементы — тогда загорался фонарь, и становился виден заваленный снегом садик: торчащие из сугробов низкие деревца и белые бугры над камнями. На одном крыльце стояла молодая женщина с зонтиком — она стряхивала с него снег, чтобы сложить. За спиной у нее, уронив набок черную голову, спал младенец в кенгурушнике. В желтом свете фонаря розовели голые пяточки.
«Наверное, тоже из гостей», — подумал я.
О ВЕЧНЫХ ВОПРОСАХ
Большинство религий и этических систем возводят невозмутимость и спокойствие в ранг высокой добродетели. Гневаться грешно. Праведник всегда благостен и невозмутим. Религиям согласно вторят врачи и психологи. Не накручивайте себя! — говорят они. — Избегайте лишних стрессов! Легче вовремя предупредить, чем ликвидировать последствия!
Пишущий эти строки вполне солидарен с таким подходом. Более того — такой подход стал частью его натуры. Путем длительного и упорного самовоспитания мне удалось в значительной мере обуздать холерическое начало в моем темпераменте. На многие вопросы я приучился смотреть философски, и вывести меня из состояния душевного равновесия теперь не так-то легко.
Я давно не посыпаю голову пеплом, когда сборная моей страны проигрывает очередной футбольный матч. Я не поминаю лихом гаишника, оштрафовавшего меня даже на значительную сумму. Я готов прощать занудство, своекорыстие, необязательность и плохой запах изо рта. Убежавшее молоко, порванные штаны, протекающий потолок, гиперинфляция — ничто из этого ряда не способно нарушить моей внутренней гармонии.
