Глава 5
ПИРУШКА
Деревянный минка, двухэтажный, крытый соломой, спрятал
друзей от нескромных взоров. Хозяин — гнусный продавец девочек — встретил
молодых господ, непрерывно кланяясь.
— Минеральные воды для ванн… — брезгливо отводя взгляд,
бросил Абэ Кусоноки.
— Да, господин, привезли, — торопливо прошелестел хозяин, не
смея распрямиться. — Все готово. Уже подогрели. Раскалили камни. Бочонок саке
доставлен. И сосновые кадушки для питья… Лучшие девочки одеты в лучшие кимоно.
Молодая красавица-гейся Итумэ приняла предложение несравненного господина
Сумитомо. Она здесь…
Торговец удовольствиями гнусно осклабился.
— Прикажи наполнять ванны и вели женщинам наливать саке, —
распорядился Абэ.
— Да, господин, — непрерывно кланяясь и пятясь, прошептал
хозяин.
Закипела пирушка.
Приятная истома.
Спокойная беседа.
Молодые самураи, младшие сыновья прославленных родов
согревались минеральными ваннами, освежались саке, охлажденным в ручье.
Бочонок лучшего вина, из провинции Хиого, припасли и
открыли, соблюдая традиции.
Пили, как подобает истинным буси, квадратными кадушками, по
началу лишь ощущая чудный смолистый вкус сосновой живицы, привнесенный посудой.
Увлекательное занятие! Веселое!
Девочка-дзёро не успевала наполнять кадушки. Даже не
склонный к излишествам Сумитомо, под конец выкрикнул:
— Кампай!
Пей до дна!
Хейдзо Кадзивара, мечтательный и лиричный, воскликнул:
— Не хватает природы! Как украсила бы все природа! Чудно
впитать в себя из воды горячих ключей живительную силу гор, полюбоваться
величественными их силуэтами! Воплотить мечту: согретым водой ключей, созерцать
в своем саке, упавший туда с божественной сакуры лепесток.
— О-о! — воскликнул реалистичный Кусоноки, — ушло время
сакуры. Завтра праздник мальвы. Не забыл? Отсюда неудобства. К женщинам, вот,
пришли в полном боевом снаряжении.
— Великая честь охранять божественного Микадо! Запомнится на
всю жизнь! — воскликнул Хейдзо.
Энъя кивнул:
— Как забыть? Высокая честь. Великий день.
“Саке, горячая ванна — живительные процедуры. И впереди ночь
любви. Целая ночь неторопливой беседы.
О, несравненная Итумэ!
Взгляды, прикосновения… А утром… Утром Аой Мацури предстанет
божественно прекрасным. К тому же сам Микадо… И наследник… В свите, конечно,
почетнее, но… Ерунда!” — думал Сумитомо, ощущая в душе необычайно радостный
подъем, почти не чувствуя ослабевшего тела.
Лишь колола обида. Идти со стражей, так далеко от
императорских колесниц, — не для Фудзивара, потомка славного рода. Но…
Тяжелое смертельное опьянение навалилось внезапно. Все
опрокинулось, ухнуло куда-то, вращаясь во мгле вселенского хаоса. Время
остановилось.
* * *
Сумитомо вынырнул на миг из сумрака, затмившего сознание.
Повел бессмысленным взглядом.
Нет мыслей.
Нет воли.
Все нереально.
“Мускулистая спина… Воин… Ловко прилаживает на себя сложные
ёрои… Что-то знакомое… Знакомая экипировка… Мечи в красном сафьяне… Пластины…
Узор брони… Все так знакомо… Почему?”
Вдруг вспомнился мастер Кендо, сенсей Хосокава, его урок:
“Когда противник совершает нападение, а твои глаза ловят движение его меча и
пытаются следовать за ним, ты теряешь самообладание и терпишь поражение, потому
что сам приводишь к себе меч врага — это “остановка”. Когда же ты видишь меч,
собирающийся поразить тебя, но не позволяешь своему уму “останавливаться” на
этом, не контактируешь с противником, не строишь планы, а просто воспринимаешь
движения противника, продолжаешь двигаться навстречу противнику и, используя
его атаку, обращаешь ее против него самого — это победа. Тогда его меч, несший
смерть тебе, станет твоим мечом и обрушится на самого противника. Никогда не
думай о себе, думай о деле.”
“Я не должен думать о себе, — ясно решил Сумитомо, вспомнив
этот урок, — я должен думать только о деле, и тогда в этом деле буду и я.” И
мысли угасли.
Погас и взгляд. Смог еще заметить Сумитомо чьи-то доспехи,
брошенные у бамбуковой ширмы, полураздетую дзёро, уснувшую на полу, метнувшийся
к выходу силуэт воина в знакомых доспехах.
“Где же Итумэ? — мелькнуло последним уже где-то далеко, как
бы не в нем самом. — Желанная Итумэ…”
Голые колени скользнули по доскам. Сумитомо обмяк, откинув
голову на дубовый обод. Сковал, отключил его хмельной сон. Остыла минеральная
вода, тихо волнуясь у груди в такт слабому дыханию. Поглотила Сумитомо вязкое,
тягостное небытие. В трех ваннах, рядом, беспамятно замерли друзья, но ИХ
доспехи, одежда, оружие аккуратно сложенные, лежали неподалеку. За тонкой
стеной, на циновке, прислонившись спиной к стене сидела молодая гейся. Итумэ.
Женщина. Слабое существо.
Хмельной мрак сковал ее глубже, чем могучих воинов. И так
необычно было это, что прислуга, хозяин минка и девочки-дзёро разбежались,
оставив молодых аристократов беспомощными лежать в воде.
Смертельная бледность выбелила лица спящих. Расслабленно
обмякли члены. И лишь прекрасная Итумэ, сохраняла достойный вид. Оперлась гейся
спиной о стену, аккуратно сложив руки, разметав широкие рукава. Будто задремала
Итумэ. Ни пятнышка на пурпурном кимоно, свеж майский его узор цвета увядших
листьев .
Задремала Итумэ.
Навеки…
* * *
Снова мне приснился странный сон. Очень неожиданный сон и,
что интересно, ничто в моей жизни для этого сна почвы не давало. Перед этим я
сидела в камере и размышляла. То, в чем меня обвиняли, казалось чепухой,
ерундой, на которую не стоит обращать внимания.
“Но если это чепуха, почему я до сих пор в камере сижу? —
подумала я. — Более того, полковник ясно дал понять, что ждет от меня
признаний. Без признаний не выпустят меня на волю…
Черт! После тех признаний, которые ждет полковник, не видать
мне воли, как без зеркала ушей. Добро бы я не знала, кто жахнул из гранатомета
— может было бы легче. Но я же ясно видела, что в президента целилась не я, а
тот в фуфайке. Видеть-то видела, но как это доказать?”
Доказательств действительно не было, кроме гранатомета. Но с
другой стороны как раз этот гранатомет и был главной уликой против меня: я же
его сжимала в руках, а не мужик в фуфайке. Вот если бы они нашли мужика…
