Заливаясь горькими слезами, Ульрика обняла сестру и прижала ее к своему сердцу.
— Бога ради, не раздражайся так, Рауль! — сказала струхнувшая графиня. — Ты совершенно не понял меня. Кто говорит о сентиментальностях? Уж я, конечно, менее всех думаю о них… Я только просила твоего снисхождения к ней. Ты сегодня сам видел, до чего может дойти эта «женственная натура», — сыграть такую шутку со своим подвенечным нарядом!
— Оставьте это, тетушка: в этом случае Юлиана могла действовать, как ей было угодно. Пусть и всегда так поступает, если только сумеет приспосабливаться к обстоятельствам…
— За это я ручаюсь. Боже, невыразимо грустно признаться, но Магнус — колпак, человек без всякой энергии, нуль, и именно те качества, которые я в нем презираю, украшают его сестру. Лиана необыкновенно простодушное дитя, и, когда Ульрика, этот злой гений моей семьи, не будет иметь на нее влияния, ты сможешь вертеть ею, как захочешь.
— Мама очень быстра в своих суждениях, — сказала с горечью Лиана, когда шаги внизу стихли. — Она ни разу не потрудилась вникнуть в мою духовную жизнь — мы выросли на руках чужих людей… Но о чем ты плачешь, Ульрика? Мы не имеем права бросить камень в этого бездушного эгоиста. Разве я спрашивала свое сердце, когда отдавала ему руку? Я сказала «да» из страха перед мамой.
— И из любви ко мне и Магнусу, — добавила Ульрика еле слышно, как бы изнемогая от отчаяния. — Мы употребили все усилия, чтобы уговорить тебя; мы хотели спасти тебя от ада домашней жизни, не сомневаясь ни одной минуты, что тебя должны полюбить везде, куда бы ни забросила тебя судьба, а теперь, к несчастию, я вижу, что в любви тебе будет отказано. Ты, такая молодая…
— Молодая?.. Ульрика, мне в будущем месяце исполнится двадцать один год; мы много горя пережили вместе, и я далеко не дитя по опыту, уже научилась правильно воспринимать жизнь… Не беспокойся обо мне, я не жажду любви Майнау и настолько горда, что не оставлю его в заблуждении на сей счет. Мой институтский аттестат, свидетельствующий о моих познаниях, особенно о моем знании языков, придает мне стойкости; сегодня не баронесса Майнау переезжает в Шенверт, а только воспитательница маленького Лео. Мне предстоит благородная миссия, и, может быть, я буду иметь возможность сделать доброе дело, а большего мне и не надо… Простимся теперь, Ульрика, оставайся здесь, подле отца, а мне пришло время покинуть его дом!
Она несколько раз обняла сестру и, высвободившись из ее объятий, побежала по галерее к комнате матери; там у окна стоял Магнус и смотрел на подъехавшую к крыльцу карету.
В это время графиня шла по двору замка с Майнау, Рюдигером и пастором. Хорошо, что она не могла видеть, как ее сын, «колпак», «человек без всякой энергии», с горькими слезами обнимал сестру. В какой гнев привело бы ее это раздирающее душу прощание, которое так мало соответствовало его положению.
Опустив вуаль, Лиана твердым шагом сошла с лестницы.
— Ступай с Богом, и да сопутствует тебе мое благословение, дитя мое! — сказала графиня с театральным жестом и коснулась рукой головы дочери, потом приподняла вуаль и запечатлела на ее лбу холодный поцелуй.
Через несколько минут карета уже катилась по шоссе, ведущему к ближайшей станции железной дороги.
Глава 5
После четырехчасового пути путешественники въехали в столицу. Тут перед молодой женщиной предстала новая жизнь во всем своем очаровании. Для переезда в Шенверт, находившийся от столицы на расстоянии одного часа пути, был выслан необыкновенно изящный и роскошный экипаж, мягкие подушки которого, обитые белым атласом, явно должны были лелеять избалованную роскошью красавицу, а Лиана в своем простом сером дорожном платье скорее походила на дочь какого-нибудь угольщика, которую сказочный принц похитил в лесу, чтобы перевезти в свой замок.
Пока Рюдигер усаживался рядом с Лианой, Майнау вскочил на козлы и взял в руки вожжи. Он сидел с гордой небрежностью, а управляемые им лошади бешено неслись по широкому гладкому шоссе, прорезывавшему насквозь часть парка… Далее показался пруд, над рыбачьей деревней вилась целая стая белых голубей… Всюду было тихо и безлюдно. Но вот дорога свернула в лесную чащу, и только кое-где сквозь густую листву мелькал освещенный ярким солнцем красивый пейзаж. Вдруг впереди, шагах в пятидесяти от них, выехала из чащи дама в амазонке — казалось, она поджидала летевший по лесной дороге экипаж.
— Майнау, герцогиня! — крикнул Рюдигер, вскочив в испуге, но барон Майнау ловким движением уже сдержал чудных рысаков, и они пошли мерным шагом.
Из леса выехала еще одна дама в амазонке и последовала за герцогиней. Они быстро приближались. В эту минуту герцогиня походила на ангела смерти, скачущего на коне по бранному полю: длинная черная бархатная амазонка ее развевалась, черные с синеватым отливом волосы были собраны на затылке, а прекрасное лицо смертельно побледнело, и даже губы казались бескровными.
— Здравствуйте, барон Майнау! — приветствовала она возницу.
Майнау отвесил низкий поклон.
Сколько насмешки слышалось в этих словах, произнесенных медленно, звучным женским голосом! Сделала ли герцогиня неосторожное движение или лошадь ее испугалась чего-то, только вдруг она после бешеного прыжка понесла герцогиню прямо к подножке медленно проезжавшего экипажа.
— Сидите, Рюдигер! — сказала она поднявшемуся Рюдигеру, и, скользнув по нему, ее горящий взгляд с беспокойством попытался проникнуть сквозь густую вуаль, которая скрывала от нее лицо испуганной молодой женщины.
И сразу же обе наездницы понеслись дальше.
Несколько секунд лошади их бежали рядом, голова к голове, и молодая фрейлина, склонившись к герцогине, сказала бесцеремонно:
— Эта серая монахиня и в самом деле красноволосая Трахенберг, ваше высочество!
Шум колес заглушил ее слова, но барон Майнау, оглянувшись, заметил движение молодой фрейлины и улыбнулся. В первый раз увидела Лиана эту гордую улыбку торжества и удовлетворенного самолюбия; в первый раз при ней сверкнул в его глазах опасный огонь. В ту сторону, где сидела его жена, он даже не взглянул, но это равнодушие было так естественно и бессознательно, что даже его друг Рюдигер видел в нем лишь отсутствие напускного спокойствия, в которое Майнау любил драпироваться перед самыми блестящими женщинами высшего общества.
Серые рысаки еще неистовее понеслись по шоссе, как будто бледная герцогиня своим «здравствуйте» превратила в пламя кровь в жилах управлявшего ими Майнау. Молодая женщина следила за каждым его движением. Встреча в лесу вдруг пролила свет на некоторые обстоятельства — теперь она поняла, почему Майнау не мог любить ее.
Вот они выехали на опушку леса и стали спускаться в Шенвертскую долину мимо парка, многократно превосходившего герцогский парк. Он был огражден тонкой, как паутина, проволочной сеткой, а далеко, в глубине, точно из-за серого флера, поднимались величественные группы чужеземных растений. На гигантских кустарниках красовались пурпуровые цветы, точно нитка кораллов в зеленой морской волне. Далее целая стена мимоз лепилась к прозрачной решетке и доходила до вдруг открывшегося удивленному взгляду ярко раскрашенного индийского храма с золотыми куполами. Прозрачные воды большого пруда омывали его широкие мраморные ступени, а на переднем плане, повернув морду к проезжавшему мимо экипажу, пасся на ровно подстриженной травке породистый вол… Все показалось сном, перенесшим вас на мгновение под небо сказочной Индии. Но с окончанием решетки сон этот исчезал бесследно, тут опять шумели вековые липы, темные сосны простирали длинные ветви над покрытым клевером лугом.
