— Да, теперь понятно, почему многие из женщин берутся за латынь, ботанику и химию, которыми так мучили нас в юном возрасте, — резко засмеялась герцогиня. — Говорят, что я все-все очень легко схватываю, а может быть, это следствие с летами пробуждающегося во мне внутреннего стремления самой все испробовать… Что бы вы сказали, барон Майнау, если бы я по вашему возвращению с Востока встретила вас латинской речью, повела бы вас в лабораторию и угостила бы разными образчиками моих ученых занятий?
— Фу! «Синий чулок» в неряшливой одежде с непричесанными волосами! — воскликнул, засмеявшись, Майнау. — Ваше высочество, я питаю к таким женщинам врожденную антипатию; но мне иногда кажется, что могут быть женщины, которые, подобно мужчинам, собственным разумом стараются изучить тайны и чудеса природы, которые самостоятельно думают и следят за всеми явлениями на нашей планете, причем эти занятия для них вторичны, а главная задача их жизни состоит в том, чтобы охранять спокойствие «семейного очага» и держать бразды домашнего правления нежными, милостивыми, но твердыми руками.
— Дорогой барон Майнау, может быть, найдется великий художник, который нарисует вам такую женщину! — воскликнула фрейлина и принялась насмешливо хихикать, между тем как герцогиня резко поднялась с места.
Как только Майнау и священник заспорили, Лиана обняла Лео и отошла с ним в нишу самого отдаленного окна. Буря разразилась проливным дождем, который немилосердно хлестал в окна; сквозь пелену дождя виднелись вершины деревьев, которые, подобно прикованным привидениям, гнулись под напором ветра, а на лужайках стояли огромные лужи воды. Молния уже давно перестала сверкать, а вот у стола, к которому теперь молодая женщина стояла спиной, собралась страшная гроза: Майнау, этот необыкновенный человек, вдруг восстал против незримой опеки, которую до сих пор молча игнорировал, потому что хотел невозмутимо наслаждаться жизнью. И он пошел еще дальше — он отказался от прежних воззрений, и кто знает, было ли то следствием такого же каприза, по которому он избрал себе в жены бедную протестантку, или же в нем действительно совершился внутренний переворот?
Молодая женщина не обернулась даже тогда, когда услышала шум отодвигаемых стульев и твердые шаги священника, величественно направившегося к стеклянной двери; вслед за этим Майнау подошел к письменному столу и громко задвинул ящик. Почти в тот же момент зашелестело платье, нежный запах жонкиля
[19]
— любимых духов герцогини — повеял в нише, и чья-то рука обняла талию молодой женщины.
— Ваш образ пленителен, прекрасная женщина, — прошипела ей на ухо герцогиня, — но вы напрасно хлопочете — я берусь устроить этими белыми, нежными, но твердыми руками все так, что все ваши старания окажутся тщетными, особенно учитывая предстоящее путешествие.
Губы, произносившие эту угрозу, были бледны и судорожно дергались, и молодая женщина буквально окаменела при виде искаженного гневом лица герцогини.
— Оставь мою маму! Ты делаешь ей больно! — крикнул Лео, протиснувшись между женщинами, но герцогиня уже отступила.
— Не бойся, голубчик, я на это не способна! — сказала она с веселым смехом и подошла к зеркалу, чтобы поправить шляпку и подколоть распустившиеся от ветра локоны; фрейлина поспешила ей на помощь.
Между тем Лиана, отойдя от окна, подошла к Майнау; ее сердце еще трепетало от испуга.
— Никогда не позволяй этой женщине дотрагиваться до тебя, я этого не хочу, — потребовал он мрачно и таким глухим голосом, что только она одна могла его слышать.
— Боже мой, что за несносная погода! Моему Арминиусу придется переночевать в Шенверте, — воскликнула герцогиня; она стояла спиной к залу, но в зеркале были видны ее сверкающие глаза. — Будьте так добры, барон Майнау, отправьте меня домой! Я должна ехать, уже поздно.
Майнау вызвался сам отвезти ее, так как никому не доверял своих бешеных серых рысаков. Он вышел, чтобы отдать приказания относительно отъезда герцогини и заодно поздороваться с новым наставником Лео.
Герцогиня как ни в чем не бывало подсела к сердито молчавшему гофмаршалу и начала с ним болтать, стараясь вовлечь в разговор и священника, пока не возвратился Майнау в дождевике и рысаки не подъехали с громким ржанием к крыльцу, где ожидали ее выхода два лакея с раскрытыми зонтами.
— Хотите поехать со мной? — спросила она священника.
Он сослался на то, что обещал сыграть вечером партию в шахматы с гофмаршалом, и спокойно отступил назад, когда Майнау резко и с шумом распахнул стеклянную дверь, возле которой стоял священник.
Прекрасная герцогиня, всем поклонившись, выпорхнула из зала под руку с Майнау, а гофмаршал, кряхтя, возвратился к своему креслу.
— Пожалуйста, закройте дверь, — сказал он брюзгливо священнику, опускаясь на подушки. — Вы бы не должны были и давеча отворять ее, дорогой друг; я не смел протестовать, потому что, кажется, герцогиня этого желала, но сырой воздух свинцом лег на мои ноги, и завтра я буду совершенно нездоров; к тому же гнев и досада сдавливают мне горло… Пожалуйста, отвезите меня в мою теплую спальню; там я отдохну и подожду, пока затопят камин, а то здесь стало ужасно холодно… Ну, Лео, ты пойдешь со мною! — крикнул он мальчику, прижавшемуся к молодой женщине.
— Я хотел бы остаться с мамой, она совсем одна, — сказал ребенок.
— Мама никогда не бывает одна: с нею «духи природы», и она не нуждается в нас, — ответил, лукаво подмигнув, старик. — Пойдем со мной!
Он схватил за руку сопротивлявшегося мальчика и потащил его за собой, сидя в кресле, которое священник вывозил за дверь.
Глава 20
Молодая женщина снова подошла к окну. Стук колес отъехавшего экипажа замирал вдали. Теперь он уже ехал по лесу. Чудные рысаки бежали крупной рысью и уносили дорогой экипаж, в котором, утопая в мягких белых атласных подушках, сидела прелестная женщина с лицом медузы. Она любила этого мужчину со всем пылом безумной страсти, забывая о герцогском достоинстве и своей гордости; возле него она была всего лишь женщиной, терзаемой ревностью… Зачем связал он свою судьбу с судьбой бедной девушки из Рюдисдорфа? Почему не искал он ее царственной руки? Он был бы принят с распростертыми объятиями, и они могли бы быть счастливы вместе, так как и он не был равнодушен к ней. Встреча в лесу в день свадьбы живо предстала пред внутренним взором молодой женщины, она не сомневалась: тут была какая-то тайна. «Ваши старания окажутся тщетными, особенно учитывая предстоящее путешествие», — шепнула ей герцогиня, и Лиана еще чувствовала на своей шее и щеке ее горячее дыхание… Какое же старание будет тщетным? Она ответственно выполняла свои обязанности, но, благодарение Богу, гордость не изменила ей: она и пальцем не шевельнула, чтобы завоевать любовь Майнау. Думая так, герцогиня ошиблась, но была права, предполагая, что путешествие окончательно порвет тонкую нить, даже если бы Лиана отказалась от своего решения уезжать отсюда… Каким ужасным было ее положение! Когда он после продолжительного отсутствия вернется домой, никто и не вспомнит, что когда-то была привезена сюда графиня Трахенберг, чтобы терпеть ежедневные пытки и оскорбления; он сам, путешествуя, стряхнет с себя тягостные воспоминания и овладеет наконец рукой, которая тянулась к нему с таким страстным томлением.
