Хозяйский участок каната был составлен из стальных сверхпрочных (порочных) нитей.
Президентский — из гнилой (тоже порочной, но иначе) дратвы, какой по всей стране обматывали перемерзающие теплоцентрали.
Хозяйский конец сворачивался в хищную, как орлиный клюв, петлю, готовую удушить (заклевать) президента.
Президентский (гиревой) тянул президента к центру земли, в небытие, туда, куда канули все предшествующие президенты России.
Неимоверным усилием воли президент удержал свой конец на весу, пожав хрустнувшими кожаными плечами, двинулся в сторону цеха, где уже все было готово к торжественной разливке стали.
Оркестр на красном ковре грянул гимн (тогда еще у страны был гимн с музыкой и словами), однако же огненная сталь не хлынула из печи в желоб. Сгорбленное, как если бы в спину ему дул ветер, плоское, как если бы по нему прошелся асфальтовый каток, существо в асбестовом костюме, как ни пыталось пробить специальным длинным ломом запекшуюся окалину в зеве печи, не могло выпустить на волю огненную реку.
Хозяин, забыв о приличиях, о том, что рядом находится глава государства, разразился непотребным (если, конечно, он когда-то бывает потребным) блатным матом, вырвал из рук немощного рабочего лом. Бедолага, гремя асбестом, рухнул на пол. Прямоугольный с синим экранчиком шлем слетел, и все увидели, что под асбестовым костюмом скрывается… освенцимской худобы длинноволосая женщина.
«В чем дело?» — отодвинув плечом хозяина, президент помог ей подняться, бережно прислонил, как хрупкую (асбестовую?) куклу к стене.
«Какое может быть дело, — с отчаяньем (когда нечего терять, уже и пролетарские цепи потеряны) проговорила женщина, — если он, — кивнула на хозяина, — полгода, гад, зарплату не платит! А когда, — всхлипнула, — мужики захватили контору, сначала газ пустил, а потом… пострелял. Семерых похоронили. Мы писали тебе в Москву. Что ж ты не разобрался? Откуда силы, когда жрать нечего? Моей дочке десять лет, знаешь сколько она весит? Десять килограммов!»
«Чего плетешь, дура? — хмуро спросил хозяин. — Да, стреляли, потому что это был бандитский налет, попытка захвата частной собственности, которая это… по нашей Конституции священна. Есть постановление прокурора, что охрана действововала по закону. А зарплату немного задержали, потому что накрылся банк-оператор на Кайманах. Со следующего месяца будем обслуживаться через Европу, Лихтенштейн, так что никаких не будет задержек. Ну чего, пускать сталь или как?»
Воцарилась долгая пауза.
Все молча смотрели на президента.
«Накормить, дать денег, одним словом помочь, — распорядился Ремир. — Дочку к врачу. Немедленно. Ну, а с тобой, мил человек»… — повернулся к хозяину.
«Это фуфло, пустой базар! На заводе все путем!» — крикнул тот, ища глазами свою охрану.
Та, однако, была далеко.
Все входы в цех контролировались людьми из службы безопасности президента, единственной, как признавали многие, эффективной и способной принимать самостоятельные (а главное, быстрые) решения, структурой в России.
«Куда его?» — решительно шагнул к хозяину Савва, не любивший плестись у событий в хвосте.
Никита, помнится, мысленно посочувствовал брату. Ведь именно этому блатарю Савва намеревался передать в управление государственный пакет акций, то есть сделать его полным и окончательным владельцем завода, за что блатарь обещал Савве решить все его материальные и прочие проблемы на два поколения вперед.
Мгновение назад бывший «всем», но вдруг сделавшийся «никем» блатарь, ловил глазами, как сетью, золотую рыбку Саввиного взгляда, но вместо золотой рыбки словил пиранью, пластавшую сеть в лоскуты.
Савва мотнул головой, и президентские охранники подхватили хозяина под белы руки.
«Куда? — проревел президент с такой яростью, что Никита сразу вспомнил про знаменитый гнев Ахиллеса, от которого волновались воды Эгейского моря и содрогались стены Трои. — Его?» — В лицо президента, словно в мистический (в смысле вместимости) сосуд хлынула многолетняя, не знающая исхода обида народа на ограбивших страну проходимцев, на собственные унижения и нищету, голодную несчастную жизнь, на весь внезапно утвердившийся новый уклад, в котором народу была отведена (и, самое удивительное, что он ее принял) роль бессловесного вымирающего быдла.
Народная обида преобразила лицо президента.
Такое лицо могло бы быть на Страшном Суде у ангела-заступника униженных и оскорбленных, к каковым можно было с уверенностью отнести за малым исключением весь русский народ, точнее его остатки.
«В железо!» — Ремир вдруг каратистским ножным ударом выбил из печи запекшийся струп, как гнилой зуб, отпрыгнул в сторону, а другим еще более лихим — с разворотом — кулаком устремил растопырившего руки хозяина навстречу вырвавшейся из печи огненной стальной струе. Причем, настолько хитрым был удар, что выглядело все так, как если бы хозяин сам, потеряв равновесие, шагнул в металл. Все в ужасе отпрянули, и только странная фигура с растопыренными руками, как распятая на огненном кресте, некоторое время встречала (как плотина) грудью сталь, но вскоре стальная струя пробила грудь-плотину и полилась дальше сквозь (бывшего) человека, как сквозь игольное ушко, точнее рамку, а вскоре и сам человек — в пальто, в ботинках, в костюме с непустым, вероятно, бумажником во внутреннем кармане, в золотых швейцарских часах «Raymond W eil», в белоснежной рубашке и галстуке с черной жемчужиной сначала опустился на колени, а потом и вовсе растворился в огненной реке, как будто и не было никакого человека.
«Отныне так будет с каждым, кто идет против народа и президента. Объявляю завод собственностью трудового народа!» — решительно развернувшись на каблуках, так что полы кожаного плаща раскрылись за ним, как крылья летучей мыши (Batman), Ремир, не оглядываясь, пошел к выходу.
Так слову был возвращен его, слова, непосредственный (первозданный, единый, неделимый и т. д.) смысл.
Так был изменен рельеф реальности.
Так Ремир превратился в президента, слово которого отныне ценилось выше золота, примерно так, как ценится огненная сталь, которую можно встретить собственной грудью.
…Вообще же главным (внешне-внутренним) врагом России Савва полагал такую неосязаемую вещь, как изначальное отсутствие надежды на лучшее. Она исключалась для России не только на, так сказать, мистическом (когда народ понимает и спивается) уровне, но и с точки зрения строгого научного анализа.
Никаких шансов на вхождение в «золотой миллиард» Россия (как страна, общество) не имела, хотя бы уже потому, что деньги от продажи природных ресурсов (как до, так и после вмешательства Верховного Тролля) доставались немногим людям, в то время как народ пребывал в neverending нищете. В «золотой» же «миллиард», как известно, входили народы не просто научившиеся отстаивать свои права, но еще и лишающие этих самых прав другие народы, жирующие за их счет.
Не могла Россия и совершить научно-технический прорыв к новым технологическим горизонтам в силу того, что большинство талантливых ученых давным-давно уехали из страны.
