С этой мыслью я ненадолго покинул Казань-град, Для задуманной мной постановки требовалось свежее нездешнее лицо, желательно не старше двадцати пяти, с музыкальным слухом и приятным голосом.
В Волгоградском театре музыкальной драмы и комедии было тихо, безлюдно, и пахло пылью. Старый паркет угрожающе скрипел под ногами, а лица актёров натужно улыбались с пожелтевших афиш. Весь облик театра говорил, что его былая популярность осталась далеко в прошлом.
Я беспрепятственно вошёл в украшенное лепниной здание театра, не встретив на пути ни одного человека. Театр тихо умирал. В бывшем храме Мельпомены царило уныние и запустение. Поплутав по театральным коридорам, я забрёл в зрительный зал, где на откидном кресле, обтянутом красным потёртым бархатом, сидел пожилой человек в не менее потёртом костюме. Мужчина молча глядел на пустую сцену и задумчиво курил.
– А я слышал, что в театре курить строжайше запрещено, – брякнул я первое, что пришло в голову. Мужчина не спеша, поднял на меня печальные глаза и выпустил в мою сторону струю дыма. – Что-то Вы не очень похожи на пожарного инспектора! – с нескрываемым сарказмом произнёс незнакомец. – Вряд ли Вы пришли сюда в поисках лишнего билетика, и на мецената Вы тоже не похожи. Неужели собрат по несчастью?
– Угадали. Я из Мосфильма. Второй помощник режиссёра Северский Илья Григорьевич, – представился я.
– Неужели? – недоверчиво хмыкнул мой собеседник.
– Документы показать? – обиженно спросил я и сделал решительный жест, чтобы достать из внутреннего кармана несуществующее удостоверение.
– Ах, оставьте! – вяло махнул рукой мужчина. – Мы с вами коллеги. Я тоже режиссёр, вернее, бывший режиссёр вот этого всего, что раньше называлось театром. Теперь всё в прошлом: театр обанкротился, труппа распущена, как говорится – занавес! Я иногда прихожу сюда, посидеть в тишине, подумать о жизни. Здесь удивительно легко думается! Впрочем, Вам это, вероятно, неинтересно. Вы ведь приехали по делу? Садитесь рядом, поговорим.
– Совершенно верно, коллега, – присел я на соседнее потрёпанное кресло. – Мы снимаем фильм о нашем современнике, человеке, который запутался в жизненных коллизиях, поэтому периодически мысленно возвращается в своё детство, свою юность. Для одной из сцен требуется молодая женщина, не старше двадцати пяти лет. По замыслу нашего режиссёра, в сцене застолья она должна под гитару исполнять русский романс. Роль маленькая, но не проходная. Образ этой женщины сопровождает нашего героя на протяжении всего фильма.
– И что? Во всей Москве не нашлось подходящей актрисы? – недоверчиво спросил бывший режиссёр, прикуривая от окурка новую сигарету.
– Вы правы, в Москве выбор большой, но хотелось бы свежее лицо.
– Вам нужна фактура, или актриса, владеющая вокалом?
– Не только вокалом, но и гитарой. Петь она должна вживую, никакого дубляжа, иначе зритель не поверит.
– Почему Вы приехали именно к нам? – неожиданно сменил тему разговора собеседник. – Вы ведь не могли не знать, что труппа распущена? Неужели только из желания сэкономить на бедных артистах?
– Нет, что Вы! При чём здесь экономия? До встречи с вами я побывал в четырёх театрах и двух филармониях. Скажу прямо: есть очень неплохие кандидатуры, но не хватает, знаете ли, изюминки. Героиня не только должна запомниться. Как бы поточное выразиться? Она должна избежать штампа «прошедшая любовь». Она олицетворяет всё лучшее, что было в жизни нашего главного киногероя. Надеюсь, Вы меня понимаете?
– Понимаю, запишите адрес: улица Подлесная двадцать два, квартира шестнадцать, Евдокия Грач. Только не вздумайте назвать её Дуней, она женщина тонкая, ранимая, может и гитарой по голове дать!
Улица Подлесная находилась в Дзержинском районе, в тридцати минутах езды от театра, а нужная квартира располагалась на четвёртом этаже, за сильно обшарпанной дверью. На дверной звонок пришлось давить довольно долго, наконец, за дверью послышались чьи-то шаги и тихая ругань. По дороге я решил, что буду играть роль столичного импресарио: чуточку самоуверенности, немного самовлюблённости и очень много граничащего с откровенным хамством высокомерия.
После недолгого шебуршания ключей в замочной скважине, дверь распахнулась. На пороге стояла заспанная рыжеволосая особа в коротком застиранном халатике и помятым лицом. С минуту мы молча оценивали друг друга.
– Ну и что дальше? – не выдержала хозяйка квартиры.
– Госпожа Грач? – спросил я, брезгливо выпятив нижнюю губу.
– Допустим! Дальше-то что?
– Мне Вас рекомендовали как талантливую актрису, – разочарованно произнёс я, продолжая брезгливо морщить нос.
– И что, не похоже? – с откровенным сарказмом спросила актриса и пятернёй взлохматила и без того запутанные волосы.
– Хочу предложить Вам роль, но перед этим хотелось бы посмотреть Вас на сцене…
– Сегодня, – перебила меня Грач. – Сегодня и посмотрите: кафе «У фонтана», центральная набережная, ровно в восемь! А сейчас извините, мне надо выспаться.
Дверь захлопнулась прямо перед моим носом. Да, не жалуют в этом городе столичных импресарио!
Находясь в расстроенных чувствах, ровно в восемь я занял столик на открытой террасе. Кафе представляло собой двухэтажное сооружение без крыши, в центре которого в свете прожекторов играл и переливался разноцветными струями настоящий фонтан. В самом фонтане в форме цветка лотоса возвышался пятачок эстрады, на котором маленький оркестрик играл шлягеры тридцатых годов. Веяло вечерней прохладой, но тонкий запах ночной фиалки периодически перебивался запахом свежего бочкового пива.
Оркестранты, отыграв нехитрый репертуар, гуськом потянулись за кулисы, вернее, в зал, так как кулис летний импровизированный театр не имел. Невесть откуда на эстраде появилась высокая стройная женщина в вечернем платье, с разрезом «от бедра» и гитарой наперевес. Я не сразу узнал в ней Евдокию. Она была тщательно причёсана, на лице играл румянец, глаза и губы были мастерски подведены.
По залу лёгким ветерком пробежал и затих шёпот. В наступившей тишине чистым серебряным звуком прозвучали первые аккорды.
– Были когда-то и мы рысаками,
И кучеров мы имели лихих!
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых, пара гнедых…
– сильным голосом уверенно вывела певица. её длинные пальцы, без признаков маникюра, привычно заплясали по струнам, и зал наполнился щемящим душу гитарным перебором.
Я глядел на неё во все глаза и понимал, что она не стала ресторанной певичкой, она была и осталась актрисой. Каждая исполняемая песня была маленьким моноспектаклем, она умело меняла маски, становясь то постаревшей барыней, то роковой красавицей, то легкомысленной кокеткой. За каждую песню зал награждал её бурными аплодисментами и требовал ещё и ещё. Напоследок Евдокия задушевно исполнила песню про Арбат на стихи Окуджавы и спустилась в зал по винтовой лестнице.
