— Нет, — ответил Ранхель. — Но она, наверное, упала, потому что у нее руки в синяках. Может быть, отвезти ее в больницу?
Конгрессмен покраснел.
— Спасибо, не нужно, я ее уже возил. На сегодня вы свободны.
Ужасным потрясением стала для Ранхеля смерть дяди. Он настолько расстроился, что хотел бросить работу. Он остался один, без защиты, без опоры, и коллеги немедленно принялись строить разные каверзы, наперебой стараясь сделать его жизнь невыносимой — особенно Траволта и Чавез. А однажды они подрались с Вонгом. Удивительно, но даже получив мощный прямой удар в лицо, Ранхель не отступил, а смог уклониться от его следующего выпада, и затем так отделал коллегу, что прочие, видя это, предпочли оставить его в покое.
Больше всего Ранхель жалел о том, что дядя не успел обучить его профессии. Ривера был не только его наставник, но и единственный из копов, кому можно было доверять. Теперь Ранхель окончательно понял, что он музыкант, который делает вид, что он полицейский. Поэтому он хотел уволиться. Или просто перестать ходить на работу. И каждый раз, столкнувшись с трудной задачей, он мысленно спрашивал совета у дяди, и ему казалось, что тот отвечает: «Фактор неожиданности, не забывай об этом, племянник» или: «Поставь себя на место преступника, влезь ему под кожу, и ты поймешь его мотивы». А самый запоминающийся совет был таков: «Первое впечатление самое важное. Помнишь, как я принял тебя на работу?»
Звонок раздался в полночь. Ранхель сразу догадался, что это Траволта, потому что Круз Тревино, который снял трубку, шептал что-то, прикрывшись ладонью. Ранхель прислушался.
— Где тебя черти носят? — спрашивал Тревино. — У нас еще один детский труп… Да, как на Эль-Пальмар… Это ты должен расследовать, за был, что ли? Шеф с четырех часов о тебе спрашивает… Нет, я не шучу… Это ты так думаешь… Я бы на твоем месте поторапливался…
Траволта приехал полчаса спустя. В дверях его встретил Толстый Волк и вкратце доложил о том, что происходит. Пока он говорил, Траволта молча исподлобья глядел на Ранхеля, как ни в чем не бывало болтавшего с Лолитой.
— Ну вот, ты допрыгался, приятель, — буркнул Тревино.
Лолита обернулась, увидела Траволту, вскочила и быстро засеменила в кабинет шефа, стуча каблуками. Губы Траволты беззвучно шевелились, точно он подыскивал самые страшные проклятия, чтобы обрушить их на голову врага. Не спуская глаз с Ранхеля, он шагнул вперед — и опрокинул металлическую этажерку, которая с грохотом упала на пол. Гордо попробовал удержать Траволту за локоть, но тот даже не обратил внимания. Ранхель вскочил, схватив первое, что подвернулось под руку, — а это была телефонная трубка. Тут из кабинета шефа раздалось: «Табоада!» — и из двери высунулась его голова.
Рано Круз Тревино посчитал, что он отстоится в стороне, потому что плевать в потолок, когда шеф смотрит, как Ранхель и Траволта убивают друг друга, значило впасть в немилость. И он вынужден был вмешаться, за что немедленно поплатился — Траволта влепил ему в глаз правой. Однако Тревино изловчился и схватил его за руки, пока шеф орал:
— Прекратить, Табоада! Ты что себе позволяешь?
Толстяк остановился. Лолита выглядывала из-за спины шефа с выражением ужаса на лице. Круз долго не отпускал руки Траволты — ждал, пока тот остынет. Затем Траволта скрылся в кабинете шефа.
Десять минут из кабинета доносились рев и вопли, эхом разлетавшиеся по всему зданию. Никто еще не получал от шефа такой головомойки, как Табоада.
— Кем ты себя возомнил? Да кто ты такой? В следующий раз, если такое повторится, сядешь в тюрьму на месяц, ты понял?
Потом он понизил голос, и слов стало не разобрать. Неизвестно, о чем они говорили, но только Траволта вышел тише воды ниже травы и даже не посмотрел в сторону Ранхеля. Он сел рядом с Крузом Тревино и притворился, что изучает отчет о вскрытии. Работать он не мог, потому что был пьян как сапожник. Просидев в отделе полчаса, Траволта снова смотался, а перед уходом Лолита вынесла ему от шефа запечатанный конверт. Ранхель подумал, что все закончилось, но, проходя мимо, Траволта остановился и зло прошептал:
— Берегись, cabrón, я уж тебя проучу.
Ранхель ничего ему не ответил, лишь подумал: «Что толку? Иначе и быть не могло, ибо это судьба». Когда он уходил, ладони зудели. Нет, ну почему, почему все начинается снова? Неужели шеф не может прекратить вражду, раздирающую их отдел?
В ту ночь Ранхель вернулся домой почти под утро, когда времени оставалось разве что переодеться, но не выспаться. Место для парковки он с трудом отыскал на набережной, рядом с паромным причалом. Парома сквозь туман было не разглядеть, но наверняка он ночевал на другом берегу. Ранхель уныло побрел в бар «Лас Лупитас», который работал всю ночь. Тускло горели светильники. Единственный посетитель, болтавший с двумя трансвеститами — владельцами бара, при виде Ранхеля вскочил:
— Черт, снова этот коп!
Он хотел шмыгнуть в дверь, но Ранхель схватил его за руку и потащил на берег. Это был рыбак Лобина, плохой парень, имевший несколько приводов в полицию. Ранхель знал, что Лобина приторговывает травкой, но ждал, пока тот запалится на крупной партии, чтобы арестовать его. И дабы Лобина не вздумал сопротивляться, Ранхель заранее крепко двинул его в спину.
— Что ты дерешься, сукин сын, — заныл Лобина.
Ранхель падал с ног от усталости, и ему было недосуг объяснять свои действия какому-то мерзавцу вроде Лобины.
— Стой! Моя сандалия! Сандаль потерял! Я не могу идти босым! — кричал несчастный Лобина, но Ранхель и не думал останавливаться. Лобина, кажется, догадался, что происходит. — Эй, ребята, — крикнул он своим знакомым, — поднимите мою туфлю, я скоро!
На берегу Ранхель толкнул своего пленника в лодку и прыгнул следом.
— Заводи!
— Что, опять паром проспал, — пробурчал тот, но повиновался. Двигатель заработал, и вскоре они уже причаливали на другой стороне. — Приехали, босс.
Ранхель, бормоча что-то неразборчивое, побрел к дому. Он принял холодный душ, достал из шкафа свежую рубашку и брюки, оделся и вышел в гостиную. На столе стояла почти пустая бутылка виски. Ранхель рухнул в кресло и подумал: «Надо допить, раз я здесь». Он лишь на миг закрыл глаза, сидя в кресле с бокалом виски. Играл диск Стэна Гетца. Потом вдруг зазвучала труба. «Как странно, — подумал Ранхель, — я ведь гитарист».
Но снилось ему, что он играет на трубе, он первый трубач в своем бэнде и у него настоящий джазовый гибкий и мягкий звук, как у Стэна Гетца. Он делает с музыкой что хочет, и остальные свободно подхватывают его импровизацию. Потрясающий бэнд — Жоао Жилберто, Аструд и Антониу Карлош Жобин. «Зачем нам этот Гетц, — говорит Ранхель, — сейчас я сыграю вам такое соло, которого вы никогда не слышали». Он встает и дует изо всех сил, а красотка Аструд смотрит на него с обожанием. Она, конечно, бросит своего дружка ради него. Последняя нота — и вдруг раздается голос дяди: «Чем ты занят, племянничек?» И он киксует. Он хочет повторить, но труба не издает ни звука, внутри ее черная пустота. Рядом стоит Ривера в неизменной белой рубашке и в заплечной кобуре. «Что ты делаешь? — говорит он. — Да ты никак уснул? Проснись, пора на работу».
