Генри Холден достал маленькую мензурку с полки за спиной, сел и медленно налил себе порцию виски. Было всего лишь десять утра, и алкоголь неприятно обжег горло. Но даже этот маленький бунт подействовал на него успокаивающе.
Она заметит. Разумеется, заметит. Потянется поправить ему галстук или под другим подходящим предлогом, а затем, уловив его дыхание, отступит назад и посмотрит на него, лишь на секунду выразив неудовольствие. Но при этом ничего не скажет. Просто наденет маску обиженной добродетели, которую он не переваривал: смотрите, мол, люди, какой крест я несу, и нет конца моим мучениям. А потом, не говоря ничего прямо, она все равно найдет какой-нибудь тонкий способ дать ему понять, что он ее разочаровал, опять подвел.
Генри Холден вновь наполнил мензурку и выпил залпом. На этот раз пошло легко, он смаковал ощущение огня после глотка.
Хозяева своих владений, как говорилось. Короли в своих замках. Какая все это ерунда. Их браком повелевали желания и потребности Сьюзен Холден, а также все ее несчастья, словно она написала их чернилами, а потом вколотила в него горящими палками. Ничто не ускользало от ее взгляда, ничто не вызывало в ней неожиданной радости. Впрочем, ничего и не осталось от той красивой, беззаботной, молоденькой дочери стряпчего, какой она была, когда они познакомились: ни осиной талии, ни блеска в глазах, от которого когда-то внутри у него все переворачивалось. Нет, ту Сьюзен неторопливо сожрала эта несчастная матрона, это вечно встревоженное, замотанное существо, одержимое только тем, как все выглядит, а не как оно есть на самом деле.
«Посмотри на нас! – временами хотелось ему закричать. – Посмотри, во что мы превратились! Не нужны мне тапочки! И плевал я, что Вирджиния купила не ту рыбу! Я хочу вернуться в прежнюю жизнь: в то время, когда мы могли исчезнуть на несколько дней, когда мы могли заниматься любовью до рассвета, когда мы могли разговаривать, по-настоящему разговаривать, а не заниматься этой бесконечной пустой болтовней, которая в твоем мире считается беседой». Раз или два он чуть было все это не высказал. Но он знал, что она не поймет: уставится на него, округлив глаза от ужаса, а потом, незаметно передернув плечами, возьмет себя в руки и предложит ему чай. Или печенье. Чтобы «слегка взбодриться».
А в иное время ему казалось, что жизнь, возможно, никогда не была такой. Так же как с годами лето в детстве вспоминается теплым и долгим, мы вспоминаем любовь, которой не было, и страсть, которая так и не случилась. И Генри Холден ушел в себя чуть глубже. Перестал думать о потерях. Просто двигался вперед, стараясь не смотреть по сторонам. Чаще всего это срабатывало.
Чаще всего.
Но к концу сегодняшнего дня Селия с ее глупостью, переменчивым настроением и смехом покинет дом. «Прошу Тебя, Господи, – думал он, – пусть она не станет такой, как ее мать. Пусть эти двое избегнут нашей судьбы». Поначалу он не понял, почему Селия так торопится со свадьбой, почему так решительно взялась за ее подготовку. Он не поверил ей, когда она сказала, что октябрьские свадьбы сейчас на пике моды, но, видя, какое раздражение и даже панику вызвали в дочери попытки Сьюзен перенести свадьбу на лето, понял: девочка отчаянно мечтает покинуть дом. Убежать из этой душной атмосферы. Да и кто стал бы ее винить? Втайне он с радостью поступил бы так же.
А потом, была еще Лотти, чья грусть в связи с неминуемым отъездом Селии заставляла его молча переживать. Странная, непостижимая, наблюдательная Лотти, которая до сих пор согревала его иногда своей неожиданной улыбкой. Она всегда приберегала свою особую улыбку для него, пусть даже сама этого не сознавая. Она доверяла ему, любила его, когда была маленькой девочкой, – так его никто никогда не любил. Ходила за ним повсюду, доверчиво вложив маленькую ручку в его ладонь. И он знал, что между ними существует какая-то связь. Она все поняла про Сьюзен. Это было ясно по тому, как она за всеми наблюдала и все видела.
Лотти тоже долго не задержится. Сьюзен уже намекала со злобным шипением на дальнейшие планы, обсуждала разные варианты. А потом, после Лотти, уйдут младшие дети, и они с женой останутся вдвоем. Замкнутые каждый в своем несчастье.
Нужно взять себя в руки, приказал себе доктор Холден, лучше не задумываться об этом. И закрыл ящик стола.
Он посидел минуту, устремив взгляд в окно кабинета поверх списка больных и медицинских листовок, оставленных представителем какой-то фармацевтической компании вчера утром, поверх фотографии в рамке: уважаемый доктор с красавицей-женой и детьми. Затем, почти не сознавая, что делает, он вновь открыл ящик.
* * *
Джо последний раз прошелся замшевой тряпочкой по капоту синего «даймлера», наводя блеск, и отступил, не сумев скрыть довольную улыбку.
– Как зеркало, – сказал он.
Лотти, молча сидевшая на заднем сиденье в ожидании, когда он закончит, попыталась улыбнуться в ответ, но ей это не удалось. Она не сводила глаз со светлых кожаных кресел, представляя тех, кто будет здесь первыми пассажирами. «Не думай! – мысленно приказывала она себе. – Не думай!»
– Она волновалась, что я не успею, да? Я о миссис Холден.
Лотти сама вызвалась исполнить поручение, желая удрать из дома Холденов, где с каждой минутой росла истерия.
– Сам знаешь, какая она.
Джо протер руки чистой тряпкой:
– Бьюсь об заклад, Селия рада-радешенька уехать.
Лотти кивнула, стараясь сохранить на лице безмятежное выражение.
– Уедут сразу после церемонии? И куда же, в Лондон?
– Для начала.
– А затем, наверное, в какую-нибудь экзотическую страну. Где всегда жарко. Селии это понравится. Не могу сказать, однако, чтобы я ей завидовал. А ты?
В последнее время она научилась выдерживать любой разговор: после месяца практики держала лицо, как профессиональный игрок в покер: оно ничего не выражало, ничего не выдавало. Она вспомнила маску Аделины: благожелательная внешне, все скрывающая. Осталось всего несколько часов. Несколько часов.
– Что?
Наверное, она произнесла это вслух. С ней такое случалось.
– Ничего.
– Как поживает Фредди в своем пажеском костюмчике? Миссис Холден удалось втиснуть его в обновку? Я встретил парня в субботу на улице, так он мне признался, что собирается отпилить себе ноги, лишь бы на него не напялили те брюки.
– Он их носит.
– Черт возьми! Прости, Лотти.
– Доктор Холден пообещал ему два шиллинга, если он продержится в них до окончания приема.
– А Сильвия?
– Считает себя королевских кровей. Ждет, что приедет королева Елизавета и назовет ее своей пропавшей сестрой.
– Она не изменится.
Нет, изменится, подумала Лотти. Она будет счастливой, радостной и беззаботной, но тут явится какой-нибудь мужчина и словно молотом разобьет всю ее жизнь на мелкие кусочки. Как, видимо, поступил отец Лотти с ее матерью. Как доктор Холден с миссис Холден. Счастье никогда не длится вечно.
