– И тем не менее следует подумать над этой поездкой, – настаивала Алиенора. – Мы не только король и королева, мы герцог и герцогиня, а наше пребывание в Аквитании было сорвано из-за спешного возвращения в Париж. Нельзя давать повод людям думать, будто мы о них забыли.
Людовик избегал ее взгляда.
– Я спрошу у Сугерия. Посмотрим, что он скажет.
– Почему это должен решать Сугерий? Его обязанность давать тебе советы, но он обращается с тобой как с учеником, а не королем Франции. Ты волен поступать, как тебе заблагорассудится.
Людовик ощетинился:
– Я действительно выслушиваю его советы, но принимаю собственные решения. – Он принялся одеваться.
– Ты мог решить отправиться в Пуату после коронации. Это ведь не трудно, верно? – Она тряхнула головой, и ее шевелюра замерцала над обнаженным телом, как золотой покров.
Людовик пожирал ее взглядом, раскрасневшись.
– Верно, – согласился он, застегивая рубаху до горла. – Полагаю, это будет не трудно.
– Благодарю, муж мой. – Она скромно и мило улыбнулась. – Я так хочу снова увидеть Пуатье. – И, как примерная, любящая жена, опустилась перед ним на колени, чтобы помочь обуться.
– Я люблю тебя, – выпалил Людовик, словно делая какое-то постыдное признание, а потом поспешно вышел из спальни.
Алиенора смотрела ему вслед, покусывая нижнюю губку. Добиваться своего она привыкла давно, и теперь это уже не доставляло ей такого удовольствия, как раньше.
Пришли женщины, чтобы помочь ей одеться. Она выбрала новое платье из красновато-золотого дамаста, с широкими длинными рукавами, а густые волосы убрала в золотую сетку с крошечными бусинками из самоцветов. Флорета поднесла тонкое зеркало слоновой кости. Алиенора осталась довольна увиденным: хотя красота и не правила ее жизнью, но давала преимущество, которым вполне можно воспользоваться. Лицо не нуждалось ни в какой косметике, но она все равно заставила Флорету добавить немного красной краски на губы и щеки в пику свекрови, ходившей с чисто вымытым суровым лицом.
Камердинер объявил, что по ее приказу доставили несколько расписных сундуков, а вместе с ними – новые балдахины и пару эмалевых подсвечников. Алиенора еще больше оживилась. Находясь в сердце Парижа, она постепенно превращала свою спальню в маленькую частичку Аквитании. Северная Франция тоже могла гордиться своими несметными богатствами, но этот край не знал столько солнца, как ее родина. Французский двор славился своей историей и вековыми традициями, но скучный и безрадостный вкус Аделаиды пропитал все вокруг. Даже эта великолепная башня, построенная отцом Людовика, со временем стала казаться попросту нелепой.
Слуги внесли новое убранство, и Алиенора принялась за перестановку. Один из сундуков она велела поставить у подножия кровати, а другой, с изображением компании танцоров, держащихся за руки, – подвинуть к стене. По ее приказу старый балдахин сняли, а новый, из золотистого дамаста, повесили. Горничные расстелили покрывало тонкого белого шитья, повторяющего мотив орла.
– Очередные покупки, дочь моя? – стоя в дверях, осведомилась королева-мать ледяным голосом, полным неодобрения. – В тех вещах, что были здесь раньше, я не вижу ничего плохого.
– Но их выбирала не я, мадам, – возразила Алиенора. – Мне хочется видеть напоминание об Аквитании.
– Ты сейчас не в Аквитании, а в Париже. А еще ты жена короля Франции.
– Но я все еще герцогиня Аквитании, матушка, – с намеком на вызов произнесла Алиенора, вздернув подбородок.
Аделаида прищурилась и все-таки вошла в комнату. С возмущением посмотрела на новые сундуки и балдахин. Ее взгляд упал на смятую постель, которую до сих пор не убрали, и ноздри сразу раздулись, словно почуяли запах недавних событий.
– Где мой сын?
– Ушел повидаться с аббатом Сугерием, – ответила Алиенора. – Не желаете ли выпить вина, матушка?
– Нет, не желаю, – отрезала свекровь. – В этом мире есть более важные дела, чем распивать вино и растрачивать деньги на яркую обстановку. Если же тебе хватает на все времени, значит у тебя слишком много свободы.
Обстановка накалилась от враждебности Аделаиды и возмущения Алиеноры.
– В таком случае каково будет ваше пожелание, мадам? – поинтересовалась Алиенора.
– Я хочу, чтобы ты соблюдала приличия. Рукава этого платья просто скандальны – они чуть не касаются земли! А вуаль и головной убор не скрывают твоих волос! – Вдовствующая королева села на своего любимого конька, злобно размахивая рукой. – Я хочу, чтобы твои слуги научились говорить на северном французском, а не упрямо пользовались своим нелепым диалектом, который никто из нас не понимает. Ты и твоя сестра болтаете как пара зябликов.
– Но зяблики в клетке, – заметила Алиенора. – Это наш родной язык, а на публике мы говорим как все. Разве я могу быть герцогиней Аквитании, если не стану поддерживать традиции своей родины?
– А разве ты можешь быть королевой Франции и подходящей супругой моему сыну, когда ведешь себя как глупая, легкомысленная девчонка? – возразила Аделаида. – Какой пример ты подаешь другим?
Алиенора стиснула зубы. Бесполезно спорить с этой сварливой каргой. Людовик гораздо охотнее теперь прислушивается к «глупой, легкомысленной девчонке», чем к своей унылой матери, но постоянная критика и язвительные замечания все еще больно жалили, и ей хотелось плакать.
– Простите, что расстроила вас, матушка, но я имею право обставить собственную спальню как хочу, а мои люди могут говорить, как им вздумается, если соблюдают вежливость по отношению к другим.
За стремительным уходом Аделаиды последовала короткая, но неловкая пауза. Алиенора нарушила ее, хлопнув в ладоши и весело обратившись к слугам на lenga romana, принятом в Бордо. Если она зяблик, то будет петь во всеуслышание, бросая вызов всем и всему.
Два дня спустя в сопровождении своих дам Алиенора отправилась на прогулку в сад. Она любила этот зеленый, благоуханный уголок вокруг замка, где в изобилии росли деревья, цветы и пышный дерн. Ароматные розы в конце лета все еще цвели, а другие растения оставались зеленее, чем в Аквитании, поскольку солнце здесь светило не так яростно. Умелые садовники даже на небольшом клочке земли создали прекрасный сад, куда можно было уйти и отдохнуть от интриг и злословия двора.
В этот день сентябрьское солнце освещало мягким прозрачным светом траву и деревья – они по-прежнему были окутаны по-летнему зеленой листвой, которая, правда, начала золотиться по краям. В траве поблескивала роса, и Алиенору внезапно охватило желание ощутить босыми ногами холодные капельки. Поддавшись порыву, она сбросила туфли, стянула чулки и сделала шаг по прохладному дерну. Петронилла не замедлила последовать ее примеру, остальные дамы после секундного колебания тоже присоединились, даже сестра Людовика Констанция, обычно сторонившаяся любого проявления дерзости и беззаботности.
