— Естественно, я не ошибаюсь. Я слышала это собственными ушами. Перед вечерним спектаклем она сказала, что хотела бы почитать ему главы своей идиотской книжки, и они договорились, что утром он придет к ней.
— Вы сказали, что она отомстила ему своей смертью. Вам не кажется, что это более чем странная месть?
— Странная? — поджала губы Величко. — Понимаете, Анатолий Степанович из породы самоедов. Он — человек с гипертрофированным чувством вины. Ведь тогда бы он мучился всю оставшуюся жизнь от сознания, что является причиной ее гибели. Так больно ударить человека, ударить под дых — в Женькином стиле. Тогда бы он уж точно не забыл бы о ней ни на минуту — она хорошо его изучила. И все так бы и произошло, но… Я слышала, что говорят об убийстве. Если это так, то это очень странно. Очень странное убийство. Может быть, все же она сама, а?
— Нет, — категорически отрезала Лиля. — Она не сама. Ей помогли. А вы думаете, что Кабаков действительно переживал бы, если бы был убежден в том, что она погибла из-за него?
— Конечно, ведь они так долго были близки. Кто-кто, а уж я знаю это. Он любил ее. Но не до такой степени, чтобы жениться.
— Скажите, могло выяснение отношений с Кабаковым перейти в конфликт?
— Он осторожный человек. Он не трус, но осторожный, я знаю. Он не стал бы выплескивать свои эмоции, тем более перед ней. Если бы даже он и решился на такой шаг, то поступил бы более хитро. Например, отравил бы ее… Или толкнул с моста… Короче, предпринял что-нибудь такое, что было бы похоже на несчастный случай… Нет, я говорю глупости. — Величко резко тряхнула головой. — Это исключено.
— Хорошо, а Пансков? Они могли поссориться?
— Владик? — Лицо Маргариты расплылось в нежной улыбке. — Ну что вы! Он такой кутенок… Да он ее боялся больше всего на свете! Что вы, поднять руку на Евгению! Он бы умер от ужаса, только подумав об этом. Нет, он не такой, совсем не такой. Он нежный, робкий мальчик. Тихий, романтический. Он скорее умер бы сам, чем решился убить человека. Нет, Владик — это исключено. Можете вычеркнуть его.
— Откуда? — удивилась Лиля.
— Из вашего списка подозреваемых.
Лиля посмотрела на лицо собеседницы и неожиданно для себя решила, что Величко говорит правду. Уверенность, непрочно державшаяся на лице посетительницы в начале их разговора, как маска, сменилась твердой решимостью выдержать напор подозрений. Что вызвало такую отвагу у нее? Действительно ли сознание невиновности? Уверенность в том, что у них нет доказательств? Может быть, знание истинного преступника? Или желание выгородить возлюбленного? Пока Лиля не знала, на какой версии следует остановиться.
— Спасибо за помощь, — произнесла она, выходя из задумчивости.
Величко вышла из кабинета твердым шагом на негнущихся ногах. В коридоре еще долго не затихал, постепенно удаляясь, стук ее каблуков, и Лиля механически прислушивалась, как прислушивалась бы к тиканью часов.
Листая тетради Шиловской, Лиля присела на край стола и стала осмысливать то, что она узнала. Итак, у Кабакова была назначена встреча с убитой именно в то утро. Интересно, почему он так тщательно скрывает свое рандеву? Скрывает, потому что был там, вне всякого сомнения. Не стоит пока пугать его, сообщая, что милиции этот факт известен. Кабаков может загодя продумать оборонительную тактику. Лучше собрать компрометирующие факты и разом выложить их перед ним, чтобы он не смог отпереться.
Интересно, Величко уверена в том, что Шиловская задумала на двадцать шестое июня какую-то авантюру. Она решила, что состоится помолвка Кабакова и Шиловской. Почему об этом не рассказал сам Кабаков? Могла ли Шиловская иметь в виду, что в этот день она своей помолвкой или своей смертью одним махом покончит со всем — с жизнью, с запутанным узлом отношений с надоевшим Пансковым, с Кабаковым, отцом своего ребенка? Да и второго ее мужа нельзя забывать, с ним, кажется, отношения тоже подошли к пределу, за которым — только устранение одного из участников, физическое или психологическое…
Неужели Шиловская действительно решила отравиться? Отравиться, чтобы навсегда заставить Кабакова думать о себе? Лиле такой поступок казался совершенно непонятным и потому почти невозможным. Почти. Все дело в слове «почти», ведь кроме фактов, которым она всегда старалась верить, были еще подспудные мотивы, недоступные поверхностному взгляду. Пожалуй, Величко права. В самоубийстве Шиловской нет ничего невозможного.
Но дело в том, что это не самоубийство. Только в этом.
Глава 18
«ГОЛАЯ ПРАВДА» О МСЬЕ ДЕ КАБАКАНЕ
«Интересная фигура этот Кабаков, — размышляла Лиля. — Что за отношения у них были? Любопытно, что написала о нем Шиловская… Раздраконила, наверное, почем зря. Что ж, почитаем…»
Открыв клеенчатую тетрадь, Лиля поудобней устроилась на стуле и, подперев голову рукой, углубилась в чтение:
«…Мне легко писать о тех людях, которые ушли из моей жизни и теперь для меня никто. Имя им — легион. Теперь я их не боюсь, потому что от них не завишу. Они не могут мне ничего сделать. Они не могут меня больно ударить, потому что меня «били» так долго и часто, что я одеревенела от ударов. Они не могут меня предать, потому что я уже предана. Они не могут смешать меня с грязью, потому что я уже смешалась с ней — тем, что демонстрирую себя в нижнем белье вам на потеху и для вашего удовольствия.
Итак, теперь (наконец-то) впервые в жизни я свободна — говорю что хочу в лицо самым значительным людям, а они молчат. Молчат, потому что я говорю правду, а они ее скрывают, потому что я свободна, а они нет, потому что я уже не чувствую ценности своей жизни, а они только вошли во вкус, потому что они — трусы! Попробуйте и вы, дорогие любители грязного белья, обнажиться, как обнажаюсь перед вами я… Попробуйте! И вы узнаете ни с чем не сравнимый, пьянящий вкус разоблачений, пряный, чуть горчащий вкус, немного припахивающий… смертью…
Я смеюсь героям моей книги в лицо, вспоминая, что они панически боятся любого упоминания о своих нечистоплотных делишках. Я вспоминаю их смешные лица, вытягивающиеся до самых колен, в те сладчайшие моменты, когда я намекала на то, что все тайное становится явным и настал черед вывести на поверхность их темное прошлое и настоящее. Я вспоминаю их испуг, их униженные просьбы пощадить во имя… нашего общего прошлого, уверения, что и мне самой подобные излияния повредят… Нет, мне уже ничто повредить не может, даже смерть… Потому что это всего лишь смерть. Забвение. Забытье. Блаженство….
Я не боюсь ее, в каком бы виде она ни явилась передо мной — костлявая старуха с огромной косой, отвратительное животное, пожирающее души… Какой бы она ни была — это настоящая отрада после тех низостей, которые составляют сущность моей обыденной жизни. Какой бы она ни была — я ее не боюсь. Пусть она будет легкой, как укол, как глоток мертвой воды. Пусть она будет быстрой, как пистолетный выстрел. Пусть она даже будет затяжной и мучительной, как смерть от ножа. Я благословляю того, кто мне ее принесет. Кто бы он ни был, я благодарю его…
