– Кит Престон, – представился я. – Мне только что сообщили из офиса, что вы хотите со мной побеседовать.
Старший инспектор поблагодарил меня за звонок и спросил, не могу ли я подъехать в участок, у него есть ко мне несколько вопросов.
– К сожалению, не сейчас, – ответил я. – Сейчас я в парижском аэропорту. В центр Лондона попаду не раньше, чем через пару часов.
– Если у вас есть свободная минута, мы можем все выяснить по телефону.
– К вашим услугам. Как я понял, патологоанатомическая экспертиза закончена.
– Да, верно, – ответил Баррет. – Сейчас я выведу данные на монитор. Они где-то здесь, сейчас… Вот. Да, патологоанатом дал заключение. Сомнения нет – смерть наступила от единственной причины – удушения.
– Больше ничего не прояснилось?
– Еще рано, мистер Престон. Расследование только начинается. Пока ведутся опросы соседей, это, в сущности, чистая формальность. Мы выясняем, не заметил ли кто-нибудь чего-то подозрительного – брошенной автомашины, например. В общем, обычная полицейская рутина.
– И никто еще ничего существенного не сообщил?
– Я ведь уже объяснил вам, сэр. Только по телевизору полиции в руки сами собой плывут улики. В жизни все иначе. – В голосе инспектора Баррета прозвучало легкое раздражение. – Мне вот что хотелось бы у вас спросить, мистер Престон. Как по-вашему, мисс Грант была уравновешенной особой? Ей не были свойственны припадки депрессии?
– Вовсе нет. Она была очень жизнерадостной.
– Не высказывала страхов, опасений кого-либо или чего-либо?
– Как вам сказать, тут возник один момент. В одной воскресной газете появилась очень резкая, пасквильная статья в ее адрес. В «Санди таймс». Крайне жестокая и несправедливая. Мне кажется, она могла оказать на Анну тяжелое воздействие.
– И каково содержание статьи?
– В ней говорилось о том, что Анна, мол, беспринципная карьеристка, которая втирается в доверие богачей. Эта статья, видимо, была спровоцирована очерком Анны, который появился в нашем журнале, о женщине по имени Анастасия Фулгер, это жена немецкого стального короля Бруно Фулгера.
– Понятно, – протянул Баррет. – Вы считаете, это каким-то образом может быть связано с ее смертью?
– Вполне вероятно, – ответил я. – Но, честно говоря, никаких конкретных доказательств у меня нет.
Я рассказал ему о тех типах в машине, которые пасли мою квартиру и, возможно, на самом деле выслеживали Анну. Но о происшествии на крыше я умолчал. Мне показалось, что трудно будет все объяснить, не вызвав подозрения насчет моих мотивов посещения квартиры Анны.
– Еще один момент, который я хотел бы уточнить, сэр. Не назовете ли точное время вашего телефонного разговора с мисс Грант в субботу вечером? Когда мы с вами говорили в понедельник у нее на квартире в Харрингтон-гарденз, вы сказали, что это было около одиннадцати.
– Да, определенно примерно в это время. Мы разъехались по домам из «Дорчестера», где закончили ужин в половине одиннадцатого. Раньше, чем через полчаса после этого мы бы не смогли перезвониться.
– Таким образом, одиннадцать часов вечера – это последнее время, когда мы можем с точностью утверждать, что мисс Грант была жива.
– Это может подтвердить шофер, который доставил ее домой. Мы ужинали с моим американским боссом, и он отправил Анну на машине с шофером, которую арендовал.
– Мне это известно, мистер Престон. Я уже связался с офисом мистера Уайсса в Чикаго. Он подтверждает, что мисс Грант была жива без десяти одиннадцать.
Объявили начало посадки на мой самолет, и пассажиры стали застегивать кейс и сворачивать работу ноутбуков.
– К сожалению, мне надо спешить на посадку, – сказал я старшему инспектору Баррету. – Я опаздываю.
– Последний вопрос, сэр, прежде чем вы пойдете, – не уступил он. – Надеюсь, вы извините мою назойливость, но я не могу его не задать.
– Конечно.
– В каких отношениях вы находились с мисс Грант?
В самом деле, в каких? Я и сам много думал об этом в последние дни.
– Она была моим очень близким другом, – ответил я. – Мы работали в одной компании, и познакомились на профессиональной почве, и потом часто встречались, не только по службе.
– Она была вашей любовницей?
– Нет, вот этого никак нельзя сказать, – искренне ответил я. Действительно, это слово – любовница – казалось совершенно неприменимым для Анны. Во всяком случае, для наших с ней отношений. Но мне не хотелось вдаваться в подробности и посвящать этого полицейского в наши сложные и хрупкие отношения с ней. Даже наедине с самим собой я не мог бы подумать так об Анне. На глаза мои навернулись слезы, и я сморгнул. Меня опять охватило чувство невосполнимой утраты. – Нет, – добавил я. – Мы не были любовниками и не назначали свиданий, если вы это имеете в виду.
– Благодарю вас, сэр, – сказал старший инспектор Баррет. – Вы нам очень помогли. Пока что у меня нет к вам больше никаких вопросов, но, надеюсь, вас не затруднит помочь нам в случае надобности?
– Разумеется, – буркнул я.
Я поднялся в самолет, рухнул в кресло и уронил голову в ладони. Стюардесса предложила напитки и газеты. Я взял «Ивнинг стандарт». На девятой полосе я прочитал следующее: «Полиция начинает расследование трагедии Анны». Три абзаца, сухие факты и большая фотография смеющейся Анны. Интересно, что подумает Кэрол Уайт, когда прочтет этот номер газеты.
Как всегда, самолет задержался с прибытием в Лондон. Мы сделали три круга над Хаммерсмитом и Кью, пропустив вперед дюжину бортов. Потом минут на двадцать застряли на полосе, пока нам подыскивали пропускную калитку. В какой-то момент этой бессмысленной траты времени я вдруг почувствовал ужас перед возвращением домой. Может быть, то была запоздалая реакция на события вчерашнего дня. У меня задрожали колени. Я не привык к физическому насилию. В журналистском мире с этим как-то не встречаешься. Мы привыкли к психическому давлению, этого в нашей практике сколько угодно, но физическое насилие – это из той области, что всегда «происходит с другими». Вообще-то я мог гордиться собой – встречу на крыше я провел на высшем уровне, – но вот смогу ли я ее столь же доблестно повторить, в этом я был глубоко не уверен. Когда мы только начинали встречаться с Салли, она заставила меня задуматься, сказав однажды, что я никому не позволяю встать у меня поперек дороги. Тогда, да и теперь, я понимаю ее слова в психологическом плане. Помнится, тогда они мне ужасно не понравились. Мне казалось, что они характеризовали меня как упрямца. Но если она имела в виду принципиальность – дело другое. Анна, например, была очень принципиальной. Если бы она не специализировалась в светской журналистике, из нее мог бы получиться отличный военный корреспондент. Но обладаю ли я этим качеством в достаточной мере, в этом я сомневаюсь.
