— Он прав. — Орфет покосился на женщину. — Докажи ей, что такое настоящий Бог.
Алексос поглядел на них, и его лицо озарилось светом надежды.
— А можно?
Он поглядел на разбитое яйцо, потом на птицу. Она сидела неподвижно, устремив на него немигающие глаза, как будто считала его хоть и жалкой, но законной добычей.
— Прости, — искренне сказал он. — Я этого не хотел. Я сделаю всё, что смогу, но есть на свете вещи, которых не исправить, мгновения, которых не вернуть.
Птица хрипло, пронзительно закричала. Алексос опустился на колени среди обломков яйца и посмотрел на женщину.
— Если у меня получится, ты нас отпустишь?
— Кто ты такой? — сдавленно прошептала она.
Он не ответил. Только опустил хрупкую ладонь в мутноватую жижу и осторожно погладил вывихнутое крыло нерожденного птенца. Уголком глаза Сетис заметил, как тревожно подался вперед Шакал. Орфет терпеливо ждал, еле заметно улыбаясь.
«Оживи. Родись заново, тот, кто не был рожден. Боги всегда появляются на свет диковинными, невозможными путями».
Дернулось перо. Или его коснулся ветерок?
Сетис приблизился.
«Взываю к тебе. Из садов Царицы Дождя, где деревья никогда не сбрасывают листву. Где струятся ручьи среди прохладных озер и порхают стрекозы. Оттуда, где ты сидишь на самых верхних ветвях».
Птенец шевельнулся. Женщина прижала ладони к губам. Легкая дрожь, трепет крыла.
«Ты им нужен. Им нужны мы. Потому что без нас их жизнь бессмысленна и пуста, и они идут войной друг на друга. Мы нужны им, чтобы было кого винить и ругать. Любить. Уничтожать».
Птенец, шатаясь, встал на ноги. Захлопали угловатые крылья, закачалась на тощей шее лысая голова. Открыл клюв. Над залом прокатился слабый писк.
Алексос отступил. Посмотрел на женщину — его лицо было утомленным, под глазами легли темные круги.
«Возвращаю вам ваше божество».
Потом обратил долгий взор на Сетиса.
— Божества — хрупкие создания, — сказал он.
Сетис похолодел. В тот же миг Шакал оттолкнул державших его стражников, выхватил у мальчика вторую звезду и кинулся в другой конец зала, туда, где лежал его вещевой мешок. Подхватил его, бросил другой мешок Орфету и помог встать израненному Лису.
— Уходим, — коротко бросил он. — Пока им еще что-нибудь не взбрело в голову.
Орфет подошел к Алексосу.
— Пойдем, дружище. Пошли с нами.
Мальчик обернулся к нему.
— Орфет, я очень устал, — вздохнул он.
— Тогда я тебя понесу. Хоть до самого Колодца. — Толстяк легко подхватил мальчика и вслед за остальными пошел к выходу из зала. За ним поспешил Сетис.
— Погоди.
Он уже был у дверей. Обернулся — женщина стояла над птенцом, смотрела на его неуклюжие подергивания. Над ней критически взирала на свое потомство громадная птица.
— У нас осталось еще кое-что из вашего добра, — сказала толстуха.
— Еще?
— Серебряное яйцо. С царапинами на поверхности. Мы забрали его у самого высокого.
Сфера. Сетис изумленно воззрился на женщину.
— Хотите получить его обратно? Вы народ опасный, мы это понимаем. Даже ваши дети умеют творить чудеса. Может, вы и сами — боги. Мы больше не хотим с вами враждовать. — Она подала знак воину в птичьей маске. — Принеси.
Воин направился к гнезду, но Сетис остановил его.
— Не надо. — И облизал пересохшие губы. — Оставьте себе. В качестве нашего дара. — Он шагнул за дверь, но на пороге остановился. — Однако из него никогда никто не вылупится.
Женщина надела маску, черно-красный клюв нацелился на Сетиса.
— Кто знает, на что способны боги? — прошелестел ее голос.
Он выскочил за остальными, улыбаясь про себя. Без Сферы Шакал больше их не бросит. Отныне дорогу знает только он, Сетис.
Никто им не препятствовал. Все ворота были раскрыты, двери распахнуты, улицы, обрамленные разрушенными статуями, тихи и пустынны. К тому времени, когда они добрались до вершины хитроумной путаницы из башен и поверженных колонн, солнце давно опустилось за горы, а миллионы птиц, темным облаком порхавших над головой, то взмывая вверх, то пикируя, уже расселись отдыхать на обезглавленные фигуры, наполняя воздух оглушительным щебетанием. И вдруг, как по команде, смолкли.
Наступила ночь.
* * *
Дорога была безмолвна, над головой ослепительно сияли звезды. Мирани долго бежала со всех ног, но потом захромала, в сандалию попал камушек, в боку закололо. Однако останавливаться было нельзя. На глаза наворачивались слезы, но она твердо решила не плакать, потому что не верила словам Гермии. Да, Сетис честолюбив, но всё равно он ни за что не обидит Алексоса. Ни за что! Однако, хватаясь за бок и вдыхая аромат полыни и лаванды, растущих по обочинам, она в глубине души понимала, что не может доверять никому: ни Сетису, ни Криссе, ни Ретии. Доверять можно только Богу, а Бог ей не отвечал, и его молчание вселяло в нее ужас.
Кроме того, боги непредсказуемы. Никогда не знаешь, что у них на уме.
В теплых сумерках перед ней выросла покосившаяся каменная арка. Она нырнула в проем и зашагала по извилистой тропинке, среди порхающих мотыльков. Вдоль дороги знойно стрекотали цикады, а вдалеке с шелестом набегали на пляж волны. Из Порта доносились грохот и дым. Девушка понятия не имела, что там происходит.
Дойдя до каменной лестницы, она поднялась и остановилась на вершине, на плоском возвышении. До самого горизонта простиралось море, черное, неугомонное. Она посмотрела в другую сторону — вдалеке виднелись очертания Лунных гор, на фоне звезд чернели призрачные вершины. Высоко ли взобрались Сетис и все остальные? Нашли ли они Колодец, а Шакал — свое золото? Или уже погибли от жажды в безлюдной пустыне, и по их неподвижным телам ползают муравьи?
Она отринула эту мысль и приблизилась к Оракулу.
В тени сторожевого камня темнела расселина.
— Послушай меня, — сказала Мирани. — Слышишь? — Она легла на живот, откинула с глаз волосы. Опустила лицо во влажную черноту и крикнула: — Креон! Выслушай меня!
Она не знала, слышит ли он ее. Сетис говорил, подземный зал находится далеко внизу, голоса долетают туда приглушенными, но наверняка никто до нее не кричал так громко, не свешивался так далеко над дымной расселиной, не взывал с таким ужасом. От этой мысли у нее закружилась голова, глаза наполнились слезами, она зажмурилась.
— Предупреди Алексоса! Сетису приказано убить его. Ты меня слышишь? Дай понять, что слышишь!
Почему он не отвечает? Куда же девается тот голос в голове, когда он больше всего нужен?
