— Она завидует… это просто детская ревность…
— «Десятое апреля. Завтра мама едет с ним в Суиндон покупать ему новый ноутбук. Предлагали поехать и мне, но, по-моему, были только рады, когда я сказала, что хочу покататься на Калли. Да они и не хотели, чтобы я ехала с ними. Я напечатала на компьютере свой рассказ, но покажу ей, когда там не будет Роберта. Если он не насмехается — это еще хуже. Он говорит нарочито серьезным тоном, выдает что-нибудь вроде: „Молодец, Хлоя, очень хорошо“, а потом подмигивает у меня над головой, и когда я оборачиваюсь к маме, она уже улыбается. Терпеть не могу. Неужели они не понимают? Да замечают ли они вообще, что я существую?»
Взгляд темных глаз Вязеля был устремлен на него.
Роберт отвернулся. На душе было пусто, мысли улетучились. Их место занял ледяной ужас, он медленно вползал, будто тонкие щупальца тумана, поднимавшиеся среди деревьев, влажные облачка его собственного дыхания.
Наконец он прошептал:
— Что за рассказ?
— По-видимому она их написала немало. — Вязель перевернул страницу. — И стихи тоже, рад видеть, и надо сказать, весьма недурные для ее возраста. В них чувствуется богатство фантазии. Сила духа. Она, видимо, собирала их. — Он помолчал и через силу продолжил: — Слушай дальше. Даты нет.
«Никогда его не прощу. Тетрадка лежала на кухонном столе. Я рассказала Макселу, он попросил дать ему почитать, вот я и приготовила. Услышала, что они пришли, и побежала вниз. Он поставил на тетрадку свою картину. Все столпились вокруг и принялись восхищаться. Я стояла сзади и ничего не говорила, а когда они ушли, взяла тетрадку — она была перепачкана краской. Темно-зеленой. Обложка и первая страница совсем пропитались, и уже ничего нельзя было прочитать».
Роберт беспомощно провел рукой по волосам.
— «Все слова погибли. — В голосе Вязеля звучал неподдельный ужас. Почувствовав его горечь, Роберт содрогнулся. — Все звуки и смысл, все слова, так тщательно подобранные. Слова, которые уже больше никогда не встанут в точно таком же порядке, никогда, никогда. Он вошел, увидел, что я плачу, и сказал: „Прости, Хлоя. Твоя тетрадка запачкалась? Не переживай, я тебе дам новую“. Новую тетрадку. Новенькую розовую тетрадочку с бантиком для всяких девчачьих глупостей. Вот что он имел в виду. Вот что он подумал…»
— Хватит. Хватит! — Роберт вскочил, хлопнул ладонью по стволу дуба. — Я не знал! Откуда мне было знать? Она никогда ничего не рассказывала. Никогда не говорила мне, что пишет нечто значительное, заслуживающее внимания!
Вязель закрыл тетрадку.
— Картины увидеть легко, — сказал он, немного помолчав. — Они открыты взору. А слова так просто не увидишь. Их нужно обнаруживать, находить на страницах, расшифровывать, переводить, читать. Слова — это символы, их буквы — деревья в лесу, переплетенные воедино, и спрятанное в них значение никогда не проступает до конца.
Наступило молчание. Было слышно, как поднялся тихий ветерок. Он стал сильнее, ветви скрипели под его порывами. Роберт подошел, сел, опустил голову на руки. Его широкая тень обвила древесные стволы.
Наконец он проговорил:
— Вы думаете, поэтому она и не хочет возвращаться?
— Конечно.
— Столько времени. Столько лет!
Вязель аккуратно убрал тетрадку в мешок из журавлиной кожи. Согрел руки над свечой.
— Послушай меня, Роберт. Ты, конечно, виноват, что ничего не замечал, но и она тоже виновата — в том, что ничего не говорила. Твой дар — дар художника, ты умеешь видеть, и он тебя подвел. Ее дар — это слова, и она их не произнесла. А твои родители, скорее всего, не хотели ничего видеть. Но Максел должен был знать.
Роберт попытался задуматься.
— Может быть. Он всегда много говорил с ней, расспрашивал. О школе. О подругах. Дарил ей подарки. Ей нравилось считать его своим крестным.
Вязель кивнул, его узкое лицо скрывалось в тени.
— Ваш священник — мудрый человек. Он мог бы увидеть, но он не поэт.
В зале стемнело, тоненькое пламя свечи не могло разогнать сгущающийся сумрак.
— Не думай, что это и есть сама Хлоя. — Поэт посмотрел на Роберта. — Это говорит ее ревность, ее гнев. Слова очищают душу. Иногда они помогают упростить дело. Настоящая Хлоя лежит без сознания в кровати, но здесь она существует такой, какая она могла бы быть — без любви, без воспоминаний. Мы должны вернуть ее. Теперь — это даже более необходимо.
Роберт потер щеку.
— Но как? Она же не хочет идти.
— Хуже того. — Вязель горестно покачал головой. — Ты сам видел. Она обнаружила, что способна повелевать Потусторонним миром. Она направляет его против нас. А Король сказал ей, что если она дойдет до последнего каэра и сядет на Престол, то станет здесь королевой. И тогда даже я не смогу вернуть ее.
Роберт уныло кивнул.
— Тогда надо сделать всё возможное.
— Хорошо. — Вязель встал, задул свечу. В тот же миг они увидели, что наступила ночь. Над расколотой крышей перламутрового каэра мерцали звезды. Сквозь изморозь на ветвях можно было увидеть блеск летних созвездий. Роберт поежился:
— Стало заметно холоднее. Вязель прислушался:
— Она нагоняет бурю.
* * *
Снаружи бушевал лес. Листья хлестали Роберта по лицу.
— Куда идти? — прошептал он, затем повторил вопрос в полный голос, потому что Вязель не расслышал.
Поэт схватил его за рукав и потащил под березу, чтобы укрыться от ветра.
— Пятый каэр — грозное место. Черный Замок, Обитель Мрака. Ей придется через него пройти, а это будет нелегко, даже для нее. Пойдем скорее.
Но лес стал другим; в темноте его деревья казались сплошной стеной, узловатые ветви сплелись в непроходимую преграду. Без Вязеля Роберт давно бы уже безнадежно заблудился. Но поэт целеустремленно пробирался сквозь заросли омелы, ясеня, березы, пригибался под сучьями, раздвигал густой подлесок. В этой глухой чащобе деревья сомкнулись, будто грозный частокол. Даже надвигающийся ураган лишь завывал в верхушках, а внизу воздух был тягучий, сырой, насыщенный спорами, пропитанный гнилью. Под ногами лежала подстилка из опавшей листвы, ее было так много, что ноги вязли по щиколотку; грибы пробивались из-под земли, лопались и крошились под ногами; чтобы не упасть, Роберт хватался за стволы, и кора была такая мокрая, что под пальцами рассыпалась в труху. Он чихал, содрогался, размазывал по одежде влажные пятна лишайников.
Где-то вдалеке послышался протяжный вой.
Роберт остановился:
— Что это?
Они прислушались, затаив дыхание. Вокруг трещали, скрипели деревья. Роберт подумал, уж не померещилось ли ему, и в то же мгновение звук повторился, злобный, пронзительный, как будто волк запрокинул голову и тоскливо воет на луну.
