— Если королева Изольда, твоя и наша госпожа, хочет твоей смерти, то, без сомнения, ты сильно перед ней провинилась.
— Не знаю, в чем, друзья, — ответила она. — Помню лишь об одном проступке. Когда мы выехали из Ирландии, каждая из нас увезла с собой, как самое ценное украшение, по рубашке, белой как снег, для нашей брачной ночи. На море приключилось, что Изольда разорвала свою брачную рубашку, и я ей одолжила на брачную ночь свою. Вот все, в чем я провинилась перед нею, друзья. Но если уж она хочет моей смерти, то скажите ей, что я посылаю ей привет и любовь и что благодарю ее за честь и добро, которое она оказывала мне с тех пор, как ребенком, похищенная пиратами, я была продана ее матери и приставлена ей служить. Да сохранит Господь в своем милосердии ее честь, тело и жизнь! Теперь, милые, убивайте!
Рабы сжалились; они посоветовались между собою и, решив, что такой проступок, может быть, и не заслуживает смерти, привязали ее к дереву.
Потом убили щенка; один из них отрезал у него язык, завязал его в полу своей охотничьей куртки, и оба снова явились к Изольде.
— Говорила ли она что-нибудь? — спросила Изольда тревожно. — Да, государыня, говорила. Она сказала, что вы рассердились на нее за одно: вы разорвали на море свою рубашку, белую как снег, которую везли из Ирландии, и она вам одолжила свою в вечер вашего брака. В этом, говорила она, ее единственное преступление. Она вас благодарила за все благодеяния, оказанные ей с детства, и молила Бога сохранить вашу честь и жизнь. Она шлет вам привет и любовь. Вот, государыня, ее язык; мы его принесли вам.
— Убийцы! — вскричала Изольда. — Отдайте мне Бранжьену, дорогую мою служанку! Не знали вы разве, что она была моим единственным другом? Отдайте мне ее, убийцы!
— Истину говорят, государыня, что женщина меняет свои решения в короткий срок: в одно и то же время она и смеется и плачет, любит и ненавидит. Мы убили Бранжьену: вы ведь так приказали.
— Как я могла это приказать, и за какой проступок? Разве не была она мне дорогой подругой, нежной, верной, прекрасной? Вы это знаете, убийцы: я послала ее за целебными травами и вам ее доверила, чтобы защитить ее на пути. Я скажу, что вы ее убили, и вас изжарят на угольях.
— Знайте же, королева, что она жива: мы приведем ее к вам здоровой и невредимой.
Но Изольда не верила им и, как обезумевшая, проклинала то убийц, то самое себя. Она удержала одного из рабов при себе, между тем как другой поспешил к дереву, к которому была привязана Бранжьена.
— Тебя Бог спас, красавица: твоя госпожа снова зовет тебя к себе!
Явившись к Изольде, Бранжьена встала на колени, умоляя простить ее, но и королева пала на колени перед ней, И обе, обнявшись, надолго лишились чувств.
Глава VI
Большая сосна
Не верной Бранжьены, а самих себя должны остерегаться любящие. Но как могли быть бдительными их опьяненные сердца? Любовь гонит их, как жажда гонит раненого оленя к реке. Так внезапно спущенный, после долгого голода, молодой ястреб бросается на добычу. Увы, любовь нельзя укрыть! Правда, благодаря разумной Бранжьене никто не застал ни разу королеву в объятиях ее друга; но не видал ли каждый всегда и везде, как их томило желание, сжигая их, словно струясь из них, как молодое вино льется через край чана?
Уже при дворе четыре предателя, ненавидящие Тристана за его доблесть, бродят вокруг королевы. Они уже знают правду о ее прекрасной любви; снедаемые алчностью, ненавистью и злорадством, они понесут эту весть к королю и увидят, как нежность его сменится яростью, как Тристан будет изгнан или предан смерти, а королева будет терзаться. Они боялись, однако, гнева Тристана, пока, наконец, ненависть не превозмогла в них страх. Однажды четыре барона позвали короля Марка на совет, и Андрет сказал ему:
— Великий государь! Сердце твое, несомненно, раздражится, и нам четверым это будет очень прискорбно, но мы обязаны объявить тебе то, что нечаянно открыли. Ты отдал свое сердце Тристану, а Тристан хочет тебя опозорить. Тщетно мы тебя предупреждали: из любви к одному человеку ты пренебрегаешь своей родней, своими баронами и всех нас забросил. Знай же: Тристан любит королеву. Это верно, и об этом уже много говорят.
Пошатнулся благородный король и ответил:
— Подлый человек, какое вероломство ты задумал! Да, я отдал свое сердце Тристану. В тот день, когда Морольд вызывал вас на поединок, все опустили головы, дрожа, и словно онемели, а Тристан вышел против него за честь своей страны, и из каждой его раны душа его могла улететь. Вот почему вы его ненавидите и вот почему я люблю его больше, чем тебя, Андрет, больше, чем всех вас, больше, чем всех других! Но что же вы такое открыли, что видели, что слышали?
— В сущности ничего, государь, ничего такого, чего бы не могли видеть и твои глаза, слышать и твои уши. Смотри сам, прислушивайся, великий государь; может быть, еще есть время.
И, удалившись, они оставили его на досуге впивать яд.
Король Марк не мог стряхнуть с себя наваждение. В свою очередь, против желания, он стал следить за своим племянником и за королевой. Но Бранжьена заметила это, предупредила их, и тщетны были старания короля испытать Изольду хитростью. Вскоре он возмутился этой недостойной борьбой и, сам поняв, что более не в состоянии отогнать от себя подозрения, призвал Тристана и сказал ему:
— Тристан, покинь этот замок и, уйдя из него, не отваживайся более перебираться через его рвы и ограду. Низкие люди обвиняют тебя в большом предательстве. Не спрашивай меня: я не сумею передать тебе их обвинений, не пороча нас обоих. Не ищи слов, которые могли бы успокоить меня: я чувствую, они были бы бесполезны. Все же не верю я предателям; если бы я им верил, разве я не предал бы тебя позорной смерти? Но их злокозненные речи смутили мне сердце, и только твой отъезд меня успокоит. Уезжай! Нет сомнения, я вскоре тебя призову. Уезжай же, сын мой, всегда мне дорогой!
Когда эта весть дошла до предателей, они заговорили промеж себя:
— Он уехал, уехал чародей, изгнали его, как вора. Что с ним станется? Он, наверно, поедет за море искать приключений и предложит свои бесчестные услуги какому-нибудь дальнему королю.
Нет, Тристан не в силах уехать: когда он переступил ограду и рвы замка, он почувствовал, что далее уйти не в состоянии. Он остановился в самом городе Тинтажеле, поселился с Горвеналом у одного горожанина и изнывал, мучимый лихорадкой, раненный сильнее, чем в те дни, когда копье Морольда отравило его тело ядом. Прежде, когда он лежал в лачуге, построенной на берегу моря, и все избегали зловония его ран, трое были при нем — Горвенал, Динас из Лидана и король Марк; теперь Горвенал и Динас еще находились у его изголовья, но король Марк не являлся; и Тристан стонал:
— Да, милый дядя, тело мое распространяет теперь запах еще более отвратительного яда, и твоя любовь не может превозмочь твоего омерзения.
И вместе с тем в жару лихорадки желание, точно конь, закусивший удила, беспрерывно влекло его к плотно запертым башням, за которыми заключена была королева; конь и всадник, поднявшись, снова пускались в тот же путь.
