— О Боже, это же сын Мило! — воскликнул Макс, поднимаясь рывком.
Он хотел взять бумагу, чтобы записать номер досье, но под рукой не оказалось карандаша. Суетясь в спешке, как ненормальный, он перевернул стул. Теперь уже описания других детей неслись по радиоволнам. Макс бессильно сел и опустил лицо в руки. Плечи его вздрагивали.
— Что-то не так, дядя Макс? — встревожился Аксель.
Мило… Последний раз они виделись после нападения Германии на Советский Союз, когда они все собрались у Фердинанда. Мило отпустили в увольнение на несколько дней. Макс никогда не забудет, каким озабоченным был друг, разрывающийся между желанием носить престижный мундир вермахта и ненавистью к преступной власти Адольфа Гитлера. Треснувшим голосом Мило рассказывал им о преступлениях, совершенных Einsatzgruppen
[19]
в Украине. Тысячи убитых цыган и евреев. Без суда, без следствия. Некоторые офицеры, чтобы как-то оправдаться и очистить совесть, что-то говорили о партизанах. «Какой абсурд! — кричал Мило. — Какие еще партизаны! Их единственная вина в том, что рейх объявил их своими врагами». Растерянность читалась в его глазах. Он как-то сразу постарел, но вовсе не тяготы и лишения воинской службы были тому причиной. Нет, причина была совершенно в другом. «Надо убить Гитлера, пока он не потащил всех нас в ад», — сказал он, и его озабоченное лицо честного офицера соответствовало ужасному финалу в этой молчаливой пьесе.
А потом его арестовали. Во время заседаний Народного трибунала он держался с достоинством. Его сразу же лишили права носить военный мундир, так как по приказу фюрера вермахт отрекался от предателей. На заседания его приводили одетым в старый штатский костюм не по размеру, он был маловат для его долговязой фигуры. Галстук тоже был запрещен, равно как и ремень, чтобы поддерживать штаны. Извергая фонтаны ненависти, Роланд Фрайзер, председатель трибунала, обвинял его, унижал, вызывая презрительный смех ассистентки, которая вела себя так, словно смотрела захватывающий спектакль.
— Мило фон Ашенгер был одним из моих близких друзей, — пояснил Макс глухим голосом. — Его арестовали после покушения на фюрера 20 июля. Я думал, что его приговорят к расстрелу, но Гитлер заявил, что военные предатели не имеют права на «честную пулю». Его подвесили за ребро на крюке, а супругу Софью отправили в Равенсбрюк. Их четверых детей разлучили, распределили по разным воспитательным учреждениям, подведомственным СС. Похоже, Софья так и не смогла найти своего сына. Представляю, она теперь сходит с ума от беспокойства. Я должен попытаться ей помочь, но, как последний кретин, не успел запомнить номер телефона. Простить не могу себя за это.
— Можно спросить у Клариссы, — подсказал Аксель.
— Почему?
— Она тоже ищет родственников. Ее младший брат отстал от них во время бегства. Она думает, что он находится где-то между Берлином и Восточной Пруссией. Размещает объявления в газетах и на радио. Постоянно ходит в Красный Крест. Идем! — бросил Аксель, поднимаясь. — Что толку сидеть сложа руки? Мы спросим ее, как лучше отыскать супругу твоего друга. Она должна знать.
Через несколько дней Ксения медленно поднималась по лестнице к квартире Макса. Стоял сильный холод. Она вдыхала знакомый запах табачного дыма. Врач подтвердил ее предположения, посоветовав быть осторожной. Это была, пожалуй, последняя возможность родить ребенка, и Ксения тщательно выполняла все предписания врача. Макс тоже не был теперь таким беззаботным и беспечным человеком, каким она его когда-то знала. Случалось, он смотрел на нее так, словно в первый раз увидел. Ксения научилась терпению и могла его понять. Она знала, что ему нужно время, чтобы снова стать самим собой, но судьба распорядилась иначе.
На площадке второго этажа она остановилась отдохнуть. Теперь она часто утомлялась, выполняя на работе то, что от нее требовалось. Эти бесконечные собрания, во время которых союзники только спорили, вместо того чтобы заниматься конкретными делами, заканчивались практически ничем. Напряженность в отношениях с русскими нарастала, начальники Ксении внимательно изучали все отчеты, которые она составляла после каждой встречи. Она старалась выполнять свои обязанности как можно лучше, но нервное напряжение сказывалось на ее состоянии. Она не знала, как объяснит свою беременность, будучи вдовой.
«Настало время принимать решение», — подумала она раздраженно. На четвертом этаже она засомневалась, правильно ли идет. Она еще никогда не была в его новом жилище, а описание Макса, как к нему пройти, было довольно расплывчатым. Она постучала в одни двери, потом, не услышав ответа, в другие. Почувствовав головокружение, прислонилась к стене. Не слышно было ничего, ни крика детей, ни отзвуков чьих-либо голосов. Тишина была полнейшей. Ксении показалось, что на подъем у нее ушла целая вечность.
Он открыл. Как всегда, когда они встречались после нескольких дней разлуки, она замерла на пороге, пронзенная полнотой радости, любви и света. Во взгляде Макса читалось то же самое, тот же запал и та же радость.
— Заходи, не скажу «ко мне», поскольку еще не чувствую, что я у себя дома. Но Аксель сказал, что я неплохо устроился, он даже спал здесь позапрошлой ночью, — сказал с улыбкой Макс.
Ксения сняла перчатки, протянула Максу шинель, которую он повесил на вешалку. Она остановилась на пороге комнаты, рассматривая две небольшие картины и разномастные кресла. Застиранная скатерть и керосиновая лампа на столе. От Макса здесь ничего не было, кроме бережно положенной на комод «Лейки» и кассет с пленками, и это ее успокоило. Ксения предпочла бы, чтобы он не привыкал к этому месту, так как не хотела, чтобы он здесь оставался надолго. Молча подойдя к ней, он положил руки ей на плечи. Она подалась к нему и закрыла глаза, чувствуя на своих волосах его дыхание. Само его присутствие всегда очаровывало ее. Расстегнув пуговицы ее мундира, пальцы Макса проскользнули в разрез блузки. Их прикосновение заставило ее вздрогнуть. Сразу возникло желание, такое же сильное, как и в первый день. Истома внизу живота. Болезненная потребность в теле другого человека.
Ксения молча наслаждалась, подставляя себя под поцелуи Макса, чувствуя, как его руки снимают с нее одежду. Он был внимательным и очень ласковым. Каждое его движение было исполнено серьезной неторопливости. Когда она протянула было руку, он остановил ее движение, желая все делать сам. В холодной, плохо отапливаемой комнате губы Макса были горячими, как огонь…
Тени в комнате вытянулись. Бархатное молчание обволакивало комнату, дом и весь город. Ласки утомили его, и он вскоре заснул, положив голову на ее плечо и обвив ногами. Она обняла его и слушала, как гаснет в ее теле эхо удовольствия…
— Не открывай дверь в коридор! — крикнул он веселым голосом, когда некоторое время спустя она встала, чтобы одеться. — Там нет стены. Часть здания разрушена.
Она закончила одеваться в ванной комнате, вернулась в гостиную и бросилась ему на шею. Несмотря на то что они только что занимались любовью, она все равно испытывала необходимость прикасаться к нему. Насытится ли она им когда-нибудь?
