Следующая ночь показалась ему бесконечной и до ужаса одинокой. Температура воздуха за окном достигла минус двадцати градусов. Дома насквозь промерзли. Даже американский полковник не имел достаточно дров и угля, чтобы обогревать комнаты. Тишина, словно при конце мира, окутала Берлин и его окрестности. Днем в лесу Грюнвальда можно было видеть согнутые силуэты людей с мешками на плечах — это берлинцы собирали хворост и обдирали кору с деревьев. Вокруг бродили волки. Перепуганные жители видели их следы даже рядом со своими жилищами. Взрослые боялись отпускать детей одних из дому.
Около трех часов утра Феликс зажег керосиновую лампу и, завернувшись в одеяло, сел было писать письмо Наташе, но через час разорвал написанные убористым почерком листы. Пелена сомнений и страхов! Какой абсурд! Унижение. Он свернулся калачиком на кровати и закрыл глаза. Редко когда он чувствовал себя настолько одиноким. «Помоги мне, Господи», — шептал он, с ужасом сознавая, что плачет. Чтобы успокоиться, он стал представлять, каким красивым станет восстановленный Дом Линднер, на фронтоне которого будет гордо красоваться имя его предков; как счастливые клиенты входят в двери магазина. Постепенно мечта принимала реальные очертания, облекалась в четкие формы. Ему нравилось обдумывать в деталях украшение залов, своего рабочего кабинета, представлять разговоры с навязчивыми агентами поставщиков, предлагавших ему свои товары. «Я хочу, чтобы все получилось, — говорил он себе, несколько успокоившись. — С Божьей помощью все получится». С чувством, что достигнуто согласие с самим собой, он заснул на рассвете.
На следующий день Феликс решил совершить паломничество по местам, где его предки в прошлом веке начинали свое семейное дело. Это происходило в швейной мастерской возле Хаусвогтайплац. В течение десятилетий в этом квартале беспрерывно жужжали швейные машинки, раздавались крики поставщиков, перевозивших рулоны тканей. Кафе были забиты предпринимателями, которые внимательно следили за парижскими веяниями, приспосабливались к изменчивой моде. Швейное дело процветало, а продукция имела собственный неповторимый стиль и экспортировалась во все уголки земного шара. Двадцать пять процентов семей-швейников были евреями. Агония началась в 1933 году.
Расположенный в советском секторе квартал не сохранил и тени былого величия. Надеяться здесь было абсолютно не на что. Феликс прошел до ряда домов с обезображенными огнем стенами, где когда-то находилось самое первое ателье Линднеров. Его мать всегда отказывалась продавать это помещение, где было три маленьких комнатушки, предпочитая сдавать их в аренду. Руины были покрыты снегом. Вороны, летающие низко над землей, пронзительно каркали, и эти звуки отражались от голых стен. Сунув руки в карманы, он молча стоял и смотрел на проем в стене, через который был виден внутренний дворик. Под аркой обломки камней и штукатурки хрустели в такт его шагам.
Когда он вошел в одну из комнат, перед ним возник расплывчатый силуэт, который тут же устремился к двери.
— Подождите, не уходите! — крикнул Феликс.
Человек обернулся, держа обе руки на уровне груди. Глаза на высохшем, обмотанном шарфом лице были полны ужаса.
— Я не причиню вам зла, — сказал Феликс. — Что вы здесь делаете?
Видимо, человек был до такой степени напуган, что не мог произнести ни слова. Феликс опасался, как бы тот не убежал.
— Сожалею, что напугал вас. Вам нужно отдышаться. Через несколько минут все пройдет.
— Я подумал, что это русский патруль, — пролепетал мужчина, заикаясь. — Нам запрещено приходить на развалины. Это считается мародерством. Если кого-то схватят, то могут и расстрелять.
— Тогда что же вы тут делаете?
— В этом доме перед войной находилась моя швейная мастерская. Потом, несмотря на запрет, я приходил сюда, чтобы посмотреть, нельзя ли спасти что-нибудь из вещей. Я нашел несколько швейных машинок в рабочем состоянии и, рискуя быть арестованным, унес их. Тут даже можно найти ткани, которые частично уцелели. Не оставлять же все это Иванам!
Почувствовав доверие к незнакомцу, он расправил плечи и вытер рукой пот со лба.
— Боже, как вы меня напугали!
— Вы хотите снова начать работать?
— Да, и это возможно благодаря швейным машинкам. Ведь их не купишь на черном рынке. Там они на вес золота. Поэтому я прихожу сюда время от времени, надеясь отыскать что-либо полезное. Ведь сейчас во всем ощущается дефицит. А вы, что ищете вы?
«Если бы я знал! — подумал Феликс, захваченный вопросом врасплох. — Возможно, храбрость, чтобы не бросить все на полпути».
— Когда-то моя семья тоже имела ателье в этом здании, — ответил он.
— Вот как? А как ваше имя?
— Феликс Селигзон. Я сын Сары Линднер.
Мужчина пристально и озадаченно посмотрел на него. Потом приблизился на несколько шагов.
— Сын Сары Линднер… Не может быть… Моя жена работала старшим мастером у вашей матери. Меня зовут Хайнц Манхаймер. Значит, вы выжили. Это чудо! Жена будет счастлива узнать это.
Он пожал обе руки Феликса, на глазах у него блестели слезы. На его ресницах серебрились кристаллики льда.
— Нас не выслали отсюда, так как я ариец, в отличие от моей супруги еврейки. К счастью, мне удалось защитить ее. Так значит, господин Селигзон… Жена не хотела, чтобы я сегодня приходил сюда, но у меня было предчувствие чего-то хорошего!
Из его рта шел неприятный запах живущего впроголодь, но он улыбался со счастливым блеском в глазах. Его поношенная одежда, серый цвет кожи говорили о нелегкой борьбе за выживание.
— Как долго работала ваша супруга у моей матери?
— Десять лет. До самого конца, до 1938 года. Когда универмаг перешел к арийцам, ее, конечно же, уволили. Потом…
Он опустил голову.
— Где вы теперь живете?
— У американцев. Выкручиваемся как можем. К несчастью, у нас не осталось никаких связей, поэтому все непросто. Не знаю, как предложить свои услуги женам иностранных офицеров. Ведь только у них есть деньги. Есть такие, кому повезло больше. А я даже не знаю английского языка. И потом, эта чертова зима… Извините меня! Но мы на грани голодной смерти.
— Я бы с удовольствием навестил вашу супругу. Мы бы немного поговорили.
— А почему бы нет, господин Селигзон! Если это доставит вам удовольствие. Если хотите, можем пойти прямо сейчас. Как я всегда говорю, зачем зря терять время, не так ли? Мне больше здесь нечего делать. А вам?
— Мне тем более, — улыбнулся Феликс. — Я, кажется, уже нашел то, зачем приходил.
Мариетта Айзеншахт лежала на кровати, надев на голову шапку и обмотав шею шарфом. При каждом ее движении было слышно, как хрустят засунутые под одежду старые газеты.
— Как рождественский подарок! — бросила она. — Не хватает только, чтобы меня перевязали ленточкой.
— Бумага помогает сохранять тепло, — отозвалась Кларисса, раскалывая в ведерке лед.
